Игорь Болгарин - Хмель свободы

– За песнями.

Сиплые и надсадные гудки и шум колесных плиц трудяги «Царицынского купца» будили дремотную волжскую тишину. Нестор кидал в топку уголек. Он был весь в саже.

Вниз заглянул механик:

– Ну, паря, теперь тебя родная мать не признает.

В запыленный иллюминатор Нестор видел только пароходные плицы и убегающие назад пенные буруны…

Вечерело. Гортанно покрикивали чайки. Солнце окрашивало воду в розовый цвет. Махно ощущал, как ноет тело. Вскоре его заменили, накормили.

…И снова был день. Нестор стоял в рубке буксира. Только сверкали белки глаз.

Слева за бортом проплывали холмы.

Капитан повернулся к Нестору:

– Скоро Саратов… Впервой в этих краях?

– Впервой.

– Важные места. Пугачевские, – сказал капитан с гордостью. – Гляди, во-он та горушка. Ее Лисьей называют, а еще Меловой. А тот шихан, что повыше, – Соколова гора. Там Пугач свой шатер ставил, все саратовцы на поклон к нему шли…

Нестор вглядывался в проплывающий берег. Горы, что отражались в тихой воде, были мирными, уютными. Никак не вязались они с грозным именем Емельяна Пугачева.

– Небось бои были серьезные? Кровищи пролилось?..

– Какие бои! Пугач здесь страху нагнал такого, что царские войска сдались без боя, – сказал капитан и философски добавил: – Так в любом бунте. Главное, страху нагнать. Вот и сейчас: кто сильнее, кто страшнее, тот и будет сверху.

– Ну, сейчас не бунт, – возразил Махно.

– А что, по-твоему?

– Бери повыше: революция!

– А это все равно. Это как назвать. Главное, что потом!

– А шо потом?

– Потом?.. Потом – голод. Бедность. И всякие болезни. Гадалки, знахари… Это уж как водится.

Помолчали. Впереди по носу к ним приближался город со своим шумом: ржанием лошадей, громыханием телег, криками извозчиков, перезвоном церковных колоколов…

– А может, дальше с нами? – спросил капитан. – Может, до Костромы?

– Мне в Москву надо. С Саратова поездом все ж побыстрее будет.

До Москвы Нестор добирался долго. Поезда ходили «по революционному расписанию». После того как кондуктор объявлял, что «дальше не пойдет», приходилось пересаживаться, ждать, а кое-где вылезать или даже прыгать на насыпь, если проходили поездные облавы где-нибудь в степи или в лесу. Об опасности предупреждали неожиданные скрипучие торможения, крики, вопли, выстрелы и топот на крышах, где, по случаю весеннего тепла, всегда сидели мешочники, прозванные «грачами».

В городах, если приходилось задерживаться, Нестор пытался найти собратьев по борьбе и вере, анархистов. И нередко находил. Даже в Пензе, городе по тем временам относительно богатом, жившем еще по-старому, куда Нестора завели кривые дорожки. Именно там он уложил в свой полупустой чемоданчик, поверх бельишка да пары брошюр, полторы дюжины круглых румяных булочек, подарок местных соратников. «В Москве, – предупредили они, – собак едят».

Махно не поверил. Он помнил Москву семнадцатого: не может быть, чтобы за год все так переменилось. Брехня! Ну, Питер – понятно, кругом болота, а Москва всегда была сытой…

Здесь же, в Пензе, друзья помогли ему одеться по-рабочему: в телогрейку, промасленные штаны, на голову напялили кепку в масляных пятнах. Еще не отмывшийся как следует от пароходного уголька, с темными морщинами, с мозолями на широких ладонях, гуляйпольский анархистский вождь приобрел самый надежный пропуск: облик настоящего пролетария.

Так он проехал до Рязани, пережив две проверки, и туманным ранним утром прибыл в Москву, которая только что, после переезда сюда из Петрограда ЦК большевиков и правительства, вновь, как до Петра, стала столицей, что Махно сразу и почувствовал. До вокзала, которым заканчивалась Рязано-Уральская железная дорога, он даже дойти не смог…

Народу из вагонов вывалила тьма. Невыспавшиеся, злые, они сразу же потянулись вдоль высокого, сколоченного из свежего горбыля забора, который отсекал прибывших от соседних путей, от свободы.

Нестор медленно двигался в толпе, приглядываясь и прислушиваясь.

Выход на привокзальную площадь преграждали заградотрядчики с винтовками и револьверами. Просеивая сквозь узкий выход толпу, они время от времени оттесняли кого-то в сторону, в глухой «мешок», и там быстро и ловко обыскивали. А иных толкали в большущую, то и дело открывавшуюся и закрывавшуюся вокзальную дверь.

Ну да, потертые сапоги, побитый чемоданчик, угольная пыль, вьевшаяся в мозоли, кепочка – все это хорошо. Но вот булки! Они, заразы, еще сохраняли запах доброго пшеничного хлеба! А заградотрядчики почти всех заставляли показывать ручную кладь, развязывать сидоры, мешки, раскрывать чемоданы. Часть вещей под крики и ругань хозяев отбирали. Брань не производила на красных стражников никакого впечатления. Кто-то попытался прорваться, бежать. Его догнали, избили, отобрали саквояж, он раскрылся, из него посыпалась мука.

Махно понял, что командуют заградотрядчиками двое китайцев и столько же, судя по выговору, латышей. Да, в Москве серьезный народ, подумал Махно. Эти промашек не дают и спуску тоже, не то что рязанские или пензенские. Да и документы его! Что им далекое и никому из них не ведомое украинское волостное Гуляйполе, председателем Совета которого он является. Да и нужно ли ему высвечивать свою фамилию? А что, если из Царицына по телеграфу сюда уже передали сведения о нем как о бежавшем из чекистской тюрьмы?.. Вот это переплет! То от полицейских и жандармов бегать приходилось, теперь вот от союзничков, большевичков. Дела!

– Шерстят, гады, – выругался двигающийся к выходу рядом с Нестором пожилой рабочий. У него было лицо пролетария-интеллигента, модельщика или лекальщика. – Приехали… латыши и эти… До того у нас посвободнее было.

– Оружие отбирают?

– Оружие, само собой. Харчи тоже. И вообще все, что приглянется.

Недалеко от выхода Нестор приостановился, и толпа стала обтекать его, как вода камень, но все же на его долю достались толчки и ругательства. Наконец он и вовсе выбрался на пустое место. Огляделся по сторонам. Но повсюду, куда ни падал его взгляд, был либо высокий деревянный забор, либо шеренги красноармейцев.

Постоял немного, размышляя.

Оттуда, от ворот, снова донеслась ругань, топот ног, выстрел.

Западня!

Неподалеку он увидел нескольких оборванцев. Сгрудившись, они во что-то играли или сосредоточенно и зло делили какую-то добычу, потому что периодически между ними возникала потасовка.

Нестор подошел к ним поближе, пригнулся и стал как бы одним из «детей революции». Но беспризорники сразу притихли. Рыжеволосый, конопушный пацаненок, скользнув опытным взглядом по фигуре Махно, по его чемоданчику, спросил:

– Че, дяха, на крючке сидишь?