Игорь Болгарин - Хмель свободы

– Вроде того.

– Оружию, что ль, таранишь?

– Какое оружие! Кум на выходе, а мне с им встречаться не в масть.

В этом маленьком, крепком человеке беспризорники приметили что-то близкое себе, уголовно-тюремное.

– Можно дотолковаться, – сказал рыжий, видимо, главный в этой компании. – Сармак будет?

– Это как водится.

– Пошли.

Двое схватили его чемодан, поволокли. Сделали с десяток шагов и вдруг исчезли, растворились. Нестор стал растерянно оглядываться по сторонам. Но их нигде не было.

Но вот у самых его ног, словно из-под земли, высунулась рыжая голова:

– Че ты? Сигай!

И только сейчас Нестор увидел под ногами кирпичную яму – черную, закопченную – для сброса из паровозных топок шлака. Яма была прямо под рельсами, от нее веяло теплом – видимо, совсем недавно ее освободили. От ямы тянулся узкий, тоже выложенный кирпичом туннель, предназначенный для выгребания шлака. Он выходил прямо на улицу.

– Через дорогу побыстрее! – предупредил рыжий. – Могут шмальнуть!

Перебежали незаметно. Нырнули в подворотню. Оттуда по лабиринту проходных дворов, где было темно, как в колодце, вышли на тихую, спокойную улицу. По ней шли люди, потертые и помятые, со злыми глазами, упрятанными под козырьки фуражек или поля старых шляп. Огонек семнадцатого года погас, иссякли восторги, кончился кумач для бантов и знамен.

Беспризорники поставили у ног Нестора чемодан.

– Че, дяха, думал, наверно, стырили уголок-то? Не… Мы зацепские пацаны. Зацепа и Щипок – верный дружок. Станция «Березай», дядя!

Нестор полез в карман штанов, извлек оттуда царский четвертной с Александром-миротворцем, отдал рыжему.

– А может, довесишь чего из чемодана?

– Сапожный инструмент! Шо тебе, коробку березовых гвоздей?

– А то я не чую, – усмехнулся беспризорник. – Ну и на том – в расчете… Поконали!

Подхватив чемодан, Нестор спросил у своих новых друзей:

– Случаем не подскажете, где тут у вас Третья Тверская-Ямская улица?

– Ямская слобода, это рядом, – сказал рыжий, соображая.

– Там еще церква такая высоченная, из кирпича…

– В Москве, дя, церква – не примета. В Москве этих церквей как семечек, – не без столичной гордости произнес рыжий.

– Я знаю, какая ему нужна. Что возле Александровского вокзала, – сказал самый маленький беспризорник, бледненький, лобастый, попавший сюда явно из «хорошей» семьи. – Ну, на Миусах.

– Ага, – кивнул старший и перевел взгляд на Нестора: – В Москве, дя, спрос да показ копеечку стоит.

Нестор полез в карман, отдал еще четвертной.

– Вон, видишь! – Рыжий указал на бесчисленные церквушки, маковки которых уже начинали зажигаться сквозь редеющий туман. – Это Замоскворечье… Пойдешь по Татарской улице. Если прямо пойдешь, в Красную площадь воткнешься. Там тебе могут новый шмон устроить. Так что лучше сверни налево. Через Ордынку выйдешь на Якиманку. Повезет, в трамвай втиснешься – до Тверской. Там спросишь… Запомнил?

– Запомнил, – ответил Нестор, морща лоб и напрягая свою, к счастью, недюжинную память. В этом потоке названий, отражающих всю татарско-русскую историю Москвы, иной бы заплутал.

– Ну, прощевайте. – Рыжий, а за ним и остальные, как равному, пожали Нестору руку и разом нырнули в ближайшую подворотню.

«А ничего пацанва, – размышлял Махно, идя по Большой Татарской. – А шо сильно торговые, так понятное дело. Это у нас бесприютного голодного хлопчика любая хозяйка-сердоболка пожалеет, покормит, постелю устроит. А тут свой устав. Москва!..»

До чего изменилась Москва за год! Исчезли господа с алыми бантами, кругом пролетарии или те, кто хотел выглядеть пролетарием, хотя… из рабочего – господина и наоборот не получается: видно за версту. Тут годы и годы нужны, чтоб натурально вышло.

Сам Нестор, впрочем, выглядел вполне натурально: патрули в гимнастерках или в мятых пиджачках с красными повязками на рукавах ни разу его не остановили. Так, скользили взглядом и шагали мимо. Да, и еще особенность. Вывески, которые некогда заманивали, обещали, куда-то подевались либо висели, сбитые набок и уже были и вовсе не нужны. Витрины магазинов и лавочек тоже были пусты, а то и вовсе заколочены горбылем.

Зато плакатов, объявлений, призывов – пруд пруди. На стенах, тумбах, заборах. Невероятные театры, лекции, клубы, кружки…

«Молодежь, на диспут! Отринем бога от нашего порога! С участием нашего светоча Ем. Ярославского».

«“Бунт заключенных”. Массовое действо с участием зрителей, апофеозом и феерией! В бывшем дворце Шереметевых и в саду… Участникам будет выдаваться вобла!»

«Полеты на Луну и Марс в ближайшем будущем. Лекция инженера Дуппельсберга!»

«Сбор средств на строительство гигантского дирижабля “Мировая революция!”…»

И еще одна афиша. Она привлекла особое внимание Махно.

«Союз идейной пропаганды анархизма. Лекция лучшего оратора Москвы тов. Волина-Эйхенбаума “Интуитивно-анархическое у Фридриха Ницше”».

Махно нахмурился, стараясь вникнуть в смысл написанного. Не вник, но все же удовлетворенно покивал головой (есть, живет все же такой союз анархистов!) и пошел дальше…

Добирался Нестор довольно долго и сложно, расспрашивая о направлении только людей, не внушающих опасения, которые и сами явно чего-то остерегались.

Но язык до Киева доведет, и до самой Белокаменной, даже если она стала серой. И Тверскую-Ямскую он нашел. С нее свернул в знакомый переулок и еще издали узнал дом Сольского по каменному льву у парадного подъезда. За не столь долгое время лев тоже изменился, постарел и перешел в инвалиды. У него была отбита лапа, ранее опиравшаяся на каменный, удивительно гладкий и ровный по форме шар. А добрая львиная морда была сильно поцарапана, видимо, осколками от разорвавшегося поблизости снаряда. Сольский еще как-то чудно́ называл льва…

– Мозамбик, – вспомнил Нестор и погладил рукой искалеченную львиную морду, которая ранее сильно напоминала человеческое вытянутое лицо. – Здорово, браток!

Всякие буржуйские штучки и украшения Нестор не любил как выражение классовой спеси, но этот лев уже был как бы своим, пострадавшим от революции.

По усеянным мусором ступеням Махно поднялся к парадному входу. Стекла в двери были повыбиты и заколочены горбылем, которому жить оставалось до зимы. Никакого швейцара и в помине не было. Стал подниматься по загаженной лестнице к квартире Сольского. Лифт не работал, да Нестор и не знал, как им пользоваться.

Нет, перемены его не смущали. Так ему было даже проще, понятнее. Но, пожалуй, Москва все-таки переборщила. Ведь не стал бы он в своей коммуне или еще где-либо терпеть свинство. Все это теперь народное, общее, а большевистское или анархическое, в этом разберется История. Ведь для общего счастья старались, а счастье не обязательно вырастает из грязи. Как истинный хохол, он ценил уют и порядок.