Глеб Чубинский - Сеть паладинов

— Нам пора, мадонна. Становится холодно.

Елена повиновалась и покорно пошла за ним обратно в форт. Они поднялись по узкой лестнице, которая тянулась с внутренней стороны стены. Елена поднялась в башню, где были расположены их комнаты, и, отказавшись от ужина, закрылась в своей каморке.

Джироламо и капитан форта ужинали вдвоём.

— Красивая женщина монна Елена, — заметил капитан, после того как Джироламо сказал ему, что дама ужинать с ними не будет.

— К чему ты это говоришь? — с внезапным раздражением проговорил Джироламо.

Капитан улыбнулся. Он не знал, что они делали там вечером, под стенами. И не знал вообще ничего про эту гречанку. Он знал только, что должен спрятать их и помочь Джироламо. Поэтому он улыбнулся, поедая апельсин, и поглядел на лежавшую на стуле лютню.

— Ни к чему. Просто красивая женщина. Потрясающе красивая.

Джироламо понял, что капитан имел в виду. Красивые женщины могут позволить себе все. Даже отказаться от компании молодых любезных мужчин. В унылом молчании он жевал холодное мясо. Отужинав, быстро распрощался и ушёл, охваченный тоской. Решив немного прогуляться, он поднялся на верхнюю смотровую площадку башни форта, где в свете факелов торчала будка караула. Внизу внутри форт чернел дырой. Наверху ветер был тёплый, но со злобными порывами. Джироламо обошёл площадку, прошёл мимо поста с двумя завернувшимися в плащи часовых. Фонарь, припрятанный под бойницей, светил тусклым пламенем.

В море, сколько ни вглядывайся в эту безлунную ночь, ничего не было видно. Их окружала полная чернота. Казалось, она стояла вплотную, тут же, где его глаза переставали различать предметы.

— Задание выполнено, — пробормотал он. — Выполнено.

Джироламо спустился вниз. Заглянув к себе, он взял свёрнутый в рулон лист бумаги, затем подошёл к двери в комнату гречанки и робко постучал.

Она открыла. Он смущённо остановился на пороге. Эта женщина, бывшая рабыня султана, действовала на него так, словно он был воском в её руках. Он сам удивлялся себе, но ничего не мог с собой поделать. Мысли о ней искушали его, а весь её вид делал Джироламо безвольным и готовым исполнить любой её приказ. Однако женщина ничего ему не приказывала, от чего ещё больше тянуло к ней. Это не было похоже на те чувства, которые он обычно испытывал к женщинам в Венеции и Падуе, весёлым и доступным, и отношения с которыми было обычно легко завязывать и так же легко разрывать. Тем женщинам, сплошь искусственным блондинкам, которые уступали ему и любили его в вечерних садах под убаюкивающие и томные мелодии лютни, он пел серенады, декламировал Петрарку, но ради них никогда не обнажал шпагу и не дрался на кинжалах.

С гречанкой всё было по-другому. Вот и сейчас, когда она глядела на него ещё не высохшими от слёз глазами, пушистая в шапке иссиня-чёрных волос и с кожей цвета слоновой кости, хрупкая, трогательная, состоящая из мягких изгибов, возбуждающих выпуклостей, он весь терялся. Он чувствовал её, но не понимал. Он испытывал непреодолимую тягу к этой женщине, и его страсть была смешана с желанием защитить её и спасти.

— Входите, — пригласила она, обжигая его взглядом, который, как казалось ему, приказывал ему войти и в то же время держал на расстоянии.

Он вошёл. На грубом столе горели две свечи. Ещё одна догорала у изголовья кровати. На столе лежало раскрытое Евангелие.

— Я пришёл рассказать... — он запнулся.

— О наших планах, — подсказала она.

Её голос одновременно очаровывал его, околдовывал и приказывал.

— Да, да...

Она предложила ему присесть. Джироламо тяжело опустился на лавку. Она устроилась напротив, и, поставив тонкие локти на стол, оперлась подбородком о кулак, и опять обожгла его взглядом, приготовившись слушать, и он снова страшно растерялся, как юнец.

— Я, — начал он, — я хотел сказать, мадонна, что вы можете быть в полной уверенности насчёт безопасности Ильи. Мы с монахом условились, что его поместят в Аркадийский монастырь. Это не только самый надёжный монастырь на острове, но и самый богатый и самый блестящий. Кроме того, никто никогда не узнает, кто он на самом деле. В этом я ручаюсь. Так что на острове он будет в полной безопасности. И получит прекрасное пристанище и образование.

— А сам остров... надёжен? — спросила она с сомнением.

— Хм., хм... — Джироламо откашлялся. — Будем молиться об этом.

Он понимал, что она знает: Кандия — лакомый кусочек для османов, и в случае войны она первая станет объектом турецкого нападения.

— Будем молиться, — как эхо повторила Елена.

— Но в случае малейшей тревоги я сразу перевезу его в Венецию, — поспешил заверить Джироламо. — Наши люди получили указание немедленно забрать мальчика с острова. Вы же знаете, перебросить сейчас его на Балканы или в Грецию, где ещё есть православные монастыри, — очень опасно. Эти земли под турками. И в случае любого обнаружения... Кроме того, мы должны позаботиться, чтобы кто-нибудь снова не захотел использовать его в качестве своего знамени. Поэтому самое спокойное — это оставаться в границах венецианских владений. Кандия — большой остров с большим населением. Здесь живёт двести тысяч человек! Здесь укрыться легче. А в самой Венеции... — он замялся: ему показалось, что она не слушает его.

— Что в Венеции?

— Мой хозяин... человек, у которого я служу, считает, что сейчас скрываться вам вдвоём в Венеции тоже опасно. Может быть, чуть позже. И потом, возможно, ещё одно условие, — он опять смущённо посмотрел на неё, не решаясь продолжать деликатную тему.

— Продолжайте, — подтолкнула она.

— Понимаете, мадонна... Италия — это католическая страна, которая почитает святого отца в Риме. Самое надёжное и безопасное было бы, если бы мальчик был католиком. И, может быть, и вы... Тогда мы смогли бы упрятать вас так надёжно, как нигде. Вы могли бы быть всегда вместе и рядом. И никто никогда, по крайней мере до тех пор, пока вы этого не захотите сами, не смог бы вас найти.

— Понимаю, — кивнула она.

Он ждал. Он понимал, что это деликатный вопрос веры, которого он никогда ещё не касался в разговорах с ней. Он понимал, что если бы ему кто-либо предложил отречься от его веры по любым причинам, он бы убил наглеца на месте.

Женщина опустила глаза. Она думала совсем о другом. Она уже была мусульманкой. Но втайне не отреклась от своего Бога и теперь вернулась к Нему. Она знала, что, оказывается, если ты сохранил своего Бога в сердце, Он не отвернётся от тебя, даже если ты вынужденно примешь чьи-то ритуалы. Лишь бы ты сохранил Его в своей душе! И она могла бы смириться ещё с чем-нибудь для спасения сына. Но она подумала об Илье, а точнее о том, что он. Бог даст, совсем скоро станет взрослым, и тогда он сам будет решать, какой жизнью ему жить — потребовать ли своё право на трон громадной империи или смириться с судьбой беглеца. И она понимала, что, заставив перейти сына в католичество, она вынудит его навсегда отказаться от трона.