Сергей Удот - Ландскнехт шагает к океану

Интендант отнёсся к переменам в судьбе Магды гораздо покойней, чем она втайне надеялась. Разве что ещё реже стал прибегать к её интимным услугам, а так ни словом, ни жестом не выразил своего неодобрения.

Вскоре его, видимо, за недюжинные заслуги в присвоении солдатского провианта перевели с повышением ко двору. Распрощались они сухо, хотя без пяти минут полковник потратился и на презенты, и на полдюжины шампанского. Ни мать, ни дочь с собой не взял, они и не напрашивались. Сопровождаемый огромным обозом с платьем, сундуками, коврами, посудой, роем слуг в новеньких ливреях: «кому война, кому мать родна» — майор отбыл в роскошной карете — растаскивать империю дальше.

Настало короткое жаркое лето жизни Магды, с лёгкой руки какого-то остряка, ставшей вскоре Мадонной. Узрели её как-то, пробиравшейся по лагерной грязи с огромной бутылью вина, которую, боясь поскользнуться и разбить, прижимала к себе, словно Мадонна младенца Христа на полотнах великих итальянцев и фламандцев. Богохульники-самоучки так и влепили, что вовек не отскоблишь. Хорошо ещё, хоть не Чёрной пяткой нарекли: в тот раз ещё оставила в грязи изящную туфельку, так что пришлось ковылять по грязи босой ногой. Но капитана, внёсшего предложение о пятке, обвинили в отсутствии куртуазности, так что он едва не вызвал на поединок всех скопом офицеров полка, и отвергли его идею.

Временной промежуток, когда основной проблемой Магды стало определиться, в чьей же постели она пробудилась, а также, как справиться с головной болью от похмелья, а вечером — выбрать, кого одарить благосклонностью на этот раз и сколько за это запросить, не мог быть долгим. Ступив на золотую ступеньку порока, она не могла не видеть, что эта лестница ведёт только вниз, в бездну. Век шлюхи недолог, век элитной шлюхи сжат, иной раз до размеров дневного перехода. Да и как иначе, когда в любом разорённом городке или деревушке большинство уцелевшего женского населения готово на все ради куска хлеба, ради жизни для себя и своих близких.

Некоторые умудряются находить клиентов и в шестьдесят, но в шестьдесят, да и в тридцать лет вряд ли можно рассчитывать на богатого клиента. Того и гляди саму доплатить заставят.

Ступени этой лестницы сродни галунам на шляпах: от широкого к узкому, от позолоченного к посеребрённому и к простому [108]. Лишённая покровительства, испытывая жесточайшую конкуренцию как со стороны двенадцати-пятнадцатилетних, так и со стороны регулярных десантов роскошных столичных кокоток, Магда быстренько спрыгнула со всех ступенек сразу так, что вскоре фельдфебель, капрал или сержант стали для неё редкой залётной птицей.

Не добавляли радости постоянные раздоры с матерью. Главная тема вечной ругани:

— Ведь такого майора держала. И упустила! Я вот к трюфелям под соусом начала привыкать, коньяк попробовала, ликёры там. Неужто из-за строптивой доченьки так и подыхать нищебродкой.

Как в воду смотрела. Действительно, скоро померла, и на смертном одре кричала, что Магда, стерва, заместо лекарства отраву ей поднесла, хотя, разумеется, и в помине такого не было. Совсем рехнулась. Однако какая бы ни была сумасшедшая, только бы живая.

По смерти матери Магде пришлось серьёзно впрячься в маркитантскую лямку и вскоре недурно поставить запущенное дело.

Таковой уж она уродилась Магда-Мадонна — за что бы ни бралась, все делала старательно, вкладывая душу. Любить, так любить, продаваться, так продаваться — без остатка.

Во многом примирила её с переходом от вечного праздника к тяжёлому труду констатация очевидного факта: офицер пошёл не тот. Хуже всякого солдафона. Грубые, вспыльчивые, жадные до ласк и скупые при оплате. А главное — злыдни несусветные. Руки распускают за каждым пустяком. Да если бы только кулаками орудовали! В ход идут палки, хлысты, а то и оружие. Для скольких её товарок затянувшийся интимный ужин обернулся быстрыми поминками. У самой сколько раз жизнь висела на волоске, спасала лишь полная покорность. Где-то Магда их понимала: бои, кровь, грязь, грубая полупьяная солдатня отнюдь не способствовали улучшению нравов. Понимала до тех пор, пока сама, в очередной раз разглядывая и осторожно ощупывая свежеприобретённые синяки и ссадины, чертыхаясь, подсчитывала, сколько ж пудры и примочек надо истратить, чтобы хотя бы через пару дней быть в «рабочем» состоянии.

Для себя прогрессирующее огрубление нравов Магда объясняла просто: пылкие на поле брани и в алькове дворянчики, рыцари без страха и упрёка, как католики, так и протестанты, при первом звуке боевой трубы смело пришпорили коней и очертя голову сиганули в пропасть Войны. Никому тогда и в ночном кошмаре не могло привидеться, что заполнять ту бездну неустанно придётся ни много, ни мало тридцать долгих лет. Многие так и сгинули, не долетев до дна.

Война — это ловушка прежде всего для горячих сердец. Уцелеют холодные прагматы, всегда ставящие свечку и для «зелёного» — так, на всякий случай. В офицерах нынче всё более выслужившихся солдат, а нет господина жёстче вчерашнего раба, да проходимцев, явно раздобывших гроши на офицерский патент [109], промышляя на большой дороге, и желающих возвернуть потраченное раз сто, как минимум.

Время текло, то замерзая на полуголодных «зимних квартирах», то разливаясь потоком очередной открываемой кампании, то бешено крутясь в дефилеях [110]боев, погонь, засад. Война умело дирижировала ходом событий, находя время и для гигантских битв, и для кулуарных переговоров, всегда имея в резерве годик-другой.

Время текло, Магда жила, торгуя всем помаленьку. Уж и забыли, что когда-то она была модной и дорогой офицерской штучкой и запросто могла наградить доброй пощёчиной зазевавшегося денщика или чем-то не глянувшегося солдата. Стала в доску своей для мушкетёрской шатии-братии, а что в долг мало отпускала, так ведь свой интерес надо блюсти, чтобы по ложной доброте вмиг не остаться сирой и убогой. Так и жила, время от времени впадая в тоску по нормальной семье, детям. Родила пару раз от солдат, да вот маркитантская фура не самая лучшая колыбель. Не уберегла.

Во время очередного приступа тоски смертной и нарисовался пред её опухшими от слёз глазами Макс. Подгадал момент добрый молодец. Молодой смазливый балагур, вечно куда-то спешит, торопится, и всё с шуточками-прибауточками. Магда и распахнулась навстречу: и душой, и кошельком? А когда он из кармана вчера вытащил полузабытое «Мадонна» и только так её и величал, тут-то она, дурочка, совсем поверила, что заблудившаяся меж лагерных повозок и палаток молодость назначила ей коротенькое рандеву перед окончательной разлукой. Не слушала она теперь ничьих предостережений и советов. Не замечала, как частенько, гноем из незаживающей язвы, из Макса выдавливается жадность, глупость, скрытность, ложь, цинизм. И то, что без гроша её частенько оставлял: погуляет да вернётся, не может не вернуться, ведь такие слова говорил, клялся.