Сергей Удот - Ландскнехт шагает к океану

Макс и верно не раз задумывался: не зашвырнуть ли прошлое житьё в выгребную яму, да зашагать по новой дорожке. Понимал, что эта другая жизнь рядом с расчётливой, хозяйственной Магдой будет и покойней и сытней. Можно не сомневаться. Но ведь старше она его — раз. Болотной трясиной тянет его, засасывает беспутное, опасное, вольготное солдатское бытие — два. Чистая мужская дружба, имея в виду 4М и 4Г, завсегда выше глупой бабской любви — три.

Макс всё более склонялся к половинчатому варианту: завести себе походную жену, то есть Магду, как у большинства солдат, при этом не ограничивая своей воли, но всегда имея под рукой женскую ласку, заботу, кормёжку, ну и тому подобное. Что касается детей: Бог даст — будут. Всё равно, с ребёнком она будет, без — Макс не настроен отдавать ей жалование, тем паче делиться добычей.

Так и существовали: Макс убегал-прибегал, чутко прислушиваясь к ворчанию и насмешкам друзей; Мадонна терпеливо ждала, когда её любовь пересилит и все наладится. Наверное, так у них ничего бы не сложилось, как вдруг этот случай, пушечным ядром вдребезги разнёс недостроенный хрустальный мост её счастья.

Неотложное желание Маркуса рельефно вытеснено на его лице так, что даже одурманенный винными парами профос оживился, чувствуя, что можно неплохо разнообразить начинающую надоедать рутину смотра.

— Ха, — каркающе выдохнул профос. — Полюбуйтесь на этого поносника. Уже изволил навалить или ещё держишься? — и профос ткнул своей палкой в живот бедному Маркусу.

Маркус ещё крепче стиснул зубы и не то улыбнулся, не то оскалился.

— А может, чует кошка, чьё мясо слопала, да и дрожит ровно осиновый лист. — Профоса после хорошей похмелки обычно всегда пробивало на разговор, и ублажённый размягший мозг выдавал такие метафоры, что профос сам потом диву давался. — Ну, невеста виселицы, не он ли?

Мадонна замотала головой. Профос не глядел в её сторону, и никто не смотрел: все, ухмыляясь, разглядывали Маркуса — а зря.

Взаимно обмерев сердцем — глупым комком плоти, по прихоти Судьбы повелевающим чувствами, — они нашли друг друга глазами: суженый и его единственная любовь, убийца и его жертва.

Что-то, уже на уровне Провидения, подсказало Максу, что если он опустит глаза, а этого нестерпимо, до жжения в зрачках, хотелось — то пропал. Его словно намертво приковал к себе взгляд Мадонны, но чем дальше он смотрел, отрешаясь от окружающего, тем всё более с изумлением понимал — нет в этом взоре ненависти. Нет! Может быть, презрение и, конечно, горечь, и чуть безразличия, и вдоволь страха, и непонимание. Но не злость.

Она словно спрашивала, но уже не его даже, а себя:

— И как я могла полюбить такого?

И твёрдо добавляла:

— Ноя люблю его!

Макс всеми силами подавлял своё изумление, которое, словно перегретый котёл, должно было вот-вот разнести его сознание: «Она, что... простила?».

И опять профос держал устрицу преступления в руках и уже поддел лезвием тугие створки, и маслянисто-маняще замерцала внутри жемчужина доказанной очевидности, но снова выскользнула из неловких грубых рук.

— Ну, скажи нам что-нибудь. Попросись из строя, и я, может быть, разрешу. Кишки-то небось джигу в брюхе отплясывают. Или котильончик завели. — И профос снова вроде шутливо, но довольно-таки чувствительно ткнул своим жезлом Маркуса.

— Ещё раз тронешь — убью, — Маркус окончательно определился: лучше смерть, чем позор.

Помощники профоса дружно заржали, словно именно этих слов от Маркуса и дожидались. Однако главарь не поддержал их порыва, посему смех неровно замёрз в их глотках.

— Понимаю, — задумчиво произнёс профос. — Сам знаешь, бывает: нажрёшься какой-нибудь тухлятины, да зальёшь болотной водицей. Ладно — беги из строя. Я разрешаю.

— Я дотерплю, — сквозь зубы процедил Маркус, продолжая ненавидяще рассматривать профоса.

— Гордая сволочь, — померк взором профос.

Кто-то из его подручных хихикнул, но тут же испуганно умолк.

— И терпеть тебе до самой смерти, горемычный. Пошли ребята, побыстрей, а то здесь скоро крепко завоняет. Чую, пропыхтим с этим опознаванием до самого вечера.

Профос грубо подтолкнул Мадонну:

— Но, каурая, пошевеливайсь.

Мадонна мазнула последним косым взглядом по Максу, ровно пощёчину влепила. И... прошла мимо. Мимо! Не сказав ни слова! Не ткнув пальцем! Не подав знака профосу!

Вернётся. Она обязательно вернётся! Сразу не вспомнила, отойдёт и вспомнит. Или убоялась рядом с ними говорить, решила удалиться на безопасное расстояние. Ведь не может же такого быть, чтобы она действительно простила и помиловала.

Изумление с головой накрыло не только Макса — все 4М и 4Г словно воскресли, встав из могил и убедившись, что мир изменился, подобрев. В этом свежем, как утренняя роса, мире нашлось место даже для таких подлецов, как они.

Мадонна удалялась, и это было до того неожиданно и изумительно, что у Макса, да и не только у него, вдруг мелькнула шальная мыслишка — окликнуть, вернуть. Но она шла не оборачиваясь, не делая ровно никаких поползновений для того, чтобы, вернувшись, потащить их на виселицу.

Теперь главной задачей стало стоять и выстоять. Адская слабость пережитого сковала все члены похлеще профосовых цепей. Хотелось ничком упасть на грешную землю, зарыться лицом в прошлогоднюю мёртвую траву и, вдыхая терпкий запах тлена, осознавать, что для тебя худо-бедно жизнь продолжается. Мадонна и здесь помогла своим бывшим друзьям, ибо после них значительно ускорила осмотр, почти пробежала остаток жизненного пути. Профосу опять же обратить на это внимание, да куда там. Обрыдло ему вконец это представление. Оживление, вызванное утренней дозой спиртного, испарилось. Запотевший штоф заслонил в голове его всё остальное. Повесить бы кого поскорей — и сразу за стол. К тому ж до самого последнего солдатика в строю верил профос, что обвиняемая укажет сообщников, ведь не дура же она в конце концов, чтобы подыхать вот так вот, ни за что, ни про что, в одиночку.

Когда надежды профоса окончательно рухнули, все были порядком обескуражены полным фиаско считавшегося беспроигрышным мероприятия. Ясно было одно: преступников здесь нет. Вывод: они уже обезопасили себя — сбежали к противнику, либо попросту дезертировали. Существовала, разумеется, вероятность того, что злодеи в данный момент заняты по службе: в карауле, на фуражировке, откомандированы по делу.

Продолжать следствие? Повторять все сначала? Острота первых мгновений охоты прошла, зверь ускользнул из верной ловушки. Ищи теперь ветра в поле. Неизвестно, сколько бы ещё судили и рядили, если бы присутствующий адъютант главнокомандующего не сболтнул, разумеется, по секрету, что запутавшемуся в паутине собственных интриг светлейшему сейчас не до этого, и он в целом охладел к этому делу. Светские и духовные владыки империи с редчайшим единодушием ополчились против герцога Фридландского, завалили императора доносами, все уши ему прожжужали, что Валленштейн спит и видит себя восседающим на императорском троне. Посему имперскому главнокомандующему не до прошлых тревог, все помыслы о будущем: оставаться и бороться либо подавать в отставку и наслаждаться покоем заслуженного тылового бытия награбленного комфорта. Опереться Валленштейн может только на всецело преданную лично ему армию, потому предпочитает не волновать солдат излишними казнями и жестокостями. Следствие нужно тайно продолжать, а сегодня закругляться, ибо уставшие, страдающие от голода и жажды солдаты начинают проявлять недовольство.