Сергей Удот - Ландскнехт шагает к океану

В густом лесу напоролись на засаду. Остроглазый Макс, хоть и подрёмывал, вовремя углядел огоньки фитилей и крикнул:

— Пригнись!

Добрый десяток пуль досталось бедным, как всегда, ни в чём не повинным животным. Добро хоть успели вовремя соскочить, чтобы не быть придавленными падающими конями.

Ловкий Макс успел и мушкет с пистолетами из седельных кобур выдернуть. Михель остался с пистолетом, который предусмотрительно сжимал в руке, и со шпагой на поясе. Сумки с провиантом, фляги с вином, свёрнутый Максов плащ — ночь показалась ему душной — пришлось оставлять в добычу неведомым разбойникам.

Михель и сам едва не лишился плаща — тот оказался придавлен насмерть поражённым конём, пришлось срочно рвать завязку. Однако когда, уже потеряв всякую надежду, потянул, плащ неожиданно свободно оказался в руках.

Жалеть о потерях некогда, выручать глупо. Спастись бы самим. Макс и Михель пальнули по разу, заставив неведомых лесовичков задуматься, и, пользуясь паузой, — в лес. Долго ломили по несусветному бурелому, постоянно падая и ушибаясь. Каким чудом глаза на сучках не оставили, неведомо. Умудрились растерять друг дружку да едва доаукались, отбросив всяческую осторожность.

Следующую остановку сделали в чудом уцелевшей хижине среди развалин безвестной лесной деревушки. Чем-то она Максу сразу не глянулась. Естественно, они прямиком туда и не сунулись. Аккуратненько обошли: свежих следов не наблюдается. Вообще никаких не было, в смысле — человечьих. Затем залегли неподалёку: высматривая, выслушивая, вынюхивая. Ни огонька, ни звука, ни запаха жилья. И ведь большую же часть жизни Макс и Михель провели под открытым небом, однако тянуло их под крышу.

Дождь опять же собирался, и немалый, судя по величине и плотности застлавших небесную епархию туч.

Макс явно расхворался: сначала взмок от ночной гонки, затем застыл в сыром и холодном августовском лесу. Михель, видя это, упорно тащил его под крышу, чтобы хоть от неизбежного ливня укрыться. Макс же, не чуя своей выгоды, все канючил жалобно:

— Михель, нечисто что-то здесь, ой нечисто. Вон, смотри, костяк в траве, а вот и другой.

— Да как и везде. Жили же здесь когда-то люди, а потом померли.

— А могил, могил-то сколько!

— Так никто ж не вечен. Жили, болели, умирали, хоронили. Во всяком случае, повезло им чуть больше, чем незарытым, чем тому, о кости которого ты только что запнулся и нос расквасил.

— У меня такое чувство, что Костлявая нас из-за угла разглядывает да ухмыляется.

В конце концов Михель прислушался бы к предостережениям Макса, самого что-то тяготило, но случайно дотронувшись до Максовой руки, тут же отдёрнул свою, ровно от печки.

— Э, дружище, да ты горишь весь, бредишь, вот опасности везде и мерещатся. Винца б тебе горяченького, но его, судя по всему, те обормоты из леса высосали, да холодным.

Налетевший пронзительный порыв резкого ледяного ветра окончательно подмёл Михелевы сомнения.

— Вот она, смерть моя, — заявил Макс, едва они переступили порог.

— Да брось ты — обычный мертвяк.

— А чё он за столом сидит — ровно давненько нас в гости ожидает?

— Привет, хозяин, — Михель бесцеремонно сгрёб высохшую мумию. — По-моему, твоё место за порогом.

За хозяином последовали его пожитки — гнилое тряпьё с лежанки, причём там Михель обнаружил ещё один труп и также с ним не миндальничал.

— Ложись, Макс! — хлопнул он по чистым доскам. — Счас я тебя кипяточком напою. Потерпи немного.

Однако выскочив за водой и глядя на суматошно толкущиеся по небу тучи, Михель призадумался: «Не Чума ли похозяйничала, прибрав всех этих несчастных. Но даже если и так, куда на ночь, в дождь, с больным Максом. Была — не была!»

В окрестных развалинах нашлось довольно много кусков дерева, что позволило развести добрый огонь, согреться, обсушиться, выпить горячего. Макс, правда, раскапризничился по поводу какой-то непонятной вони. Михель в душе согласен был, что воздух в хижине неидеален, но его больше беспокоили сквозняки, жадно растаскивающие драгоценное тепло. Макс к тому же вскоре затих, угревшись и закутавшись с головой. Михель и сам начал клевать носом. Сунулся было на крыльцо — глянуть напоследок, что и как, однако за мерным шумом частого крупного дождя ничего ни услышать, ни разглядеть. В такую непогодь все сидят по норам — рукотворным и естественным. Михель пошёл спать, предварительно щедро начинив очаг дровами. Необходимо хорошенько отдохнуть — ведь топать отныне на своих двоих. Хорошо хоть немного совсем осталось. Наказал себе обязательно подняться и закрыть заслонку, когда останутся одни угли. Осмотрел Макса, который широко разметался во сне.

— А ведь выздоравливает же, чертяка. Ей-бо, выздоравливает! Мы с тобой, Макс, ещё ухватим Фортуну за хвост.

Михель решил не трогать и не утеснять Макса. Поспать можно и на столе, предварительно сдвинув его от окна. Ну и само собой: дверь подпереть, окно завесить, оружие проверить и под руку.

Михель проснулся от ощущения чьего-то внимательного взгляда. Рука метнулась к оружию. Да это же Макс разглядывает его со своей лежанки.

— Чего не спим, служивый? — зябко повёл плечами Михель, откладывая пистолет.

— Да сам только что глаза продрал. Соображал, подымать тебя или ещё поваляться.

— Как ты? — с тревогой поинтересовался Михель.

— Нормально, жрать только хочу как волк.

— Это ж верный признак выздоровления. У самого, брат, кишки друг дружке кукиш кажут, — понимающе вздохнул Михель. — Ничего, сейчас должны пойти места неразорённые. Не всё же мы тогда со Спинолой прибрали. К тому же море совсем рядом, хоть рыбкой у здешних разживёмся.

Ты, кстати, в те времена, где обретался, когда мы с испанцами здесь шуровали, пытаясь «копьём достать Фландрию» [179]?

— В Италию дьявол занёс.

— И как?

— Паршиво. Жара, кормёжка непривычна, пива не допросишься, только что вина вдоволь. Жрут одну траву: салат там, апельсины, оливки. Ни ветчины тебе, ни пива, ни хлеба даже ржаного.

— Макс, кончай про еду. — Михель вскочил со своего ложа и с хрустом размялся. — Давай не колготься. До полудня надо выйти к какой-никакой ферме либо деревне. Пара монет ещё завалялась.

Михель сгрёб оружие, решив сполоснуться в первой попавшей луже и осмотреться — насчёт стихии и вообще...

Макс никогда ещё так не кричал. Больше всего Михеля в его крике потряс даже не чудовищный ужас, а полная безысходность.

«Ну что могло бы так перепугать Макса в пустой сторожке?!»

В избушке облако густой пыли — а Макса нигде нет! Михель никогда не был суеверным, но сейчас его охватил прямо-таки мистический ужас.

— Макс! — заорал Михель что было сил. — Где ты?

— Конец мне, Михель, — усиливая панику Михеля, голос Макса донёсся из-под земли. — Доска гнилая оказалась, в погреб я рухнул, а здесь трупов под завязку. Сюда их складировали. Это ЧУМА, Михель. Понимаешь ты — ЧУМА! Беги подальше, спасайся.