Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

– Хватит и шести карабинов, – отрезал Семенюта. – Другим не достанется.

– Так мы тильки для ученых… котори солдатчину пройшлы, – не унимался сивоусый.

Его оттеснил малорослый, с задубевшим лицом пахарь:

– Нам в Святодуховку с пяток гвинтовок. У нас пан злющий. Його просто так не выкурыш.

– Выкуривать, земляк, не годится, – возразил тощий мужичок в очках. – В России, говорят, жгуть усадьбы. То по глупости. Нам так не надо. Скот, анбары, машинерия всяка, ну, там, лобогрейки, к примеру, веялки… Сгинет в огне добро. А оно ж нам потом, после панов, сгодится.

– Согласный, – вступил в разговор еще один крестьянин. У него из-за плеча выглядывали стволы трех только что полученных карабинов. – Все палыть не будем. Но одну-другу усадьбу надо, шоб, значится, паны напужалысь и розбиглысь, як тараканы.

– Одну-другу, це – конечно…

Руки тянулись к тускло поблескивающему смертоносному металлу. Заскорузлые, кривые, как клешни, пальцы с черными ногтями принимали оружие. Звякали затворы – проверяли на исправность.

– И мени запышы одну! – попросил хуторянин. – Я из Сеножаровки!

– «Запиши»! – передразнил его Семенюта. – Тебе тут шо, бухгалтерия? Тут все тайком. Без бумаг.

– Ну, если без бумаг, тоди давай две… Сын з армии от-от прийде.

Возле клуни Федос остановил какого-то селянина, который держал в охапке несколько гранат.

– Стой! Ты хоть знаешь, як цю бомбу кидать?

– Та чого там! Пояснылы! Шплинтык вытянуть, за мотузочку смыкнуть – и кыдай!..

– Дывысь! А то шплинтык кынеш, а бомбочку в руках оставыш!

– Я грамотный, слесарю при молотилках…

Скрипя, отъезжали возы. Скрывались в предрассветной темени.

Тиха украинская ночь…

…В Гуляйполе Андрей Семенюта с хлопцами вернулся уже утром. Сразу же отправились к Антони, который уехал домой еще из Тернового. Не хотел светиться.

– Ну, как все получилось? – спросил Вольдемар.

– Основное роздали в Туркменовке. И еще в пяти селах, – доложил Андрей. – И в двух хуторах… Немного себе оставили, а то все раздали.

– Известно, селяне всякое дармовое добро под себя тянут. А вот поднимутся ли? – спросил Антони.

– Поднимуться. Народ распаленный, как угли в самоваре… Не сегодня завтра заполыхает…

Осторожный стук заставил их встревожиться. Вынув из кармана револьвер, Семенюта подошел к двери:

– Хто?

– Я, Омельян… Махно Омельян.

Андрей открыл дверь. Старший брат Нестора, поправляя сползающую на глаз повязку, протиснулся в горницу. Семенюта тут же задвинул дверной засов.

– Ружжа, кажуть, роздалы, – стоя у самой двери, не решаясь пройти дальше, упрекнул Семенюту Омельян. – Братка в тюрьме, так про мене сразу ж и позабулы… А я… я хоть и з одним глазом, а солдат… вцелю лучшее, як другий з двома…

Семенюта усмехнулся:

– Не позабулы мы тебя. Нет. А только ты, Омельян, считай, отвоевался. Да и жинка у тебя, говорят, на сносях. Так что ты уже лучше землю паши.

– Ага! Землю! Тры десятыны з четвертью. Рази це земля? А трете дите родыться – чем кормить? А за третим дитем – може, й четверте, пьяте появляться. У мене хоть глаза и нема, а все остальне на мести. Та ночью, по правди говоря, глаза не особенно и нужни…

– Все, Омельян! Ты у нас жонатый. Мы тебя на развод назначаем, як этого… як племенного бугая. А мы, молодые-холостые… эх! – Семенюта отплясал несколько коленцев, наигранно веселясь. – Ты повевал. Тепер и нам малость войны оставь. Все, все, Омельян! Додому!

И он вытолкал Омельяна за дверь.

– Ничого! Братка из тюрьмы выйде, я у вас два ружжа реквизирую! – пригрозил Омельян уже из-за двери.

На лице Семенюты все еще играла улыбка. Антони был серьезен.

– Говоришь, заполыхает? – Выждав, когда стихнут шаги Омельяна, Вольдемар вернулся к прерванному разговору.

– Сам видишь! Революция пришла, а это стихия. Ты верно выбрав, где ударыть. Тут запорожцы: народ вольный, отчайнодушный, власти не прызнает. От дедов пошло, от прадедов… Скилько раз тут уже полыхало! Полыхнет и еще!

– Да, да… – сказал Антони, погруженный в свои мысли. – А Нестора надо вызволять.

– Думали, Вольдемар. Есть такое предложение: свидетелей поубивать и пристава. Только не знаем, чем все это может обернуться. Хто говорит: нема свидетелей, не будет и суда. А хто – наоборот: поскорее засудят.

– Те, кто говорит, что наоборот – правы. Есть протоколы допросов. Этого им достаточно, если погибнут свидетели.

– Ну, а если жывые? Еще ж хуже.

– Дело-то было ночью. Свидетели могут и засомневаться, – размышлял Антони, нащупывая ту единственную нить, благодаря которой можно было вызволить Нестора. – Ну, попробуй, разберись в сумерках, Нестор бежал или кто-то другой. Может, он, а вроде и не он…

– Гениальная у тебя голова, Вольдемар! – восхитился Семенюта. – Ну а скажи тогда, шо сделать, шоб они на следствии засомневались?

– Есть разные способы. Просто хорошо поговорить, воззвать к совести. Или напугать. На крайний случай – подкупить.

– А с приставом як? Пристава не подкупыш.

– Карачан нам на суде действительно не очень нужен, – твердо сказал Антони. – Без Карачана у его протоколов совсем другая цена. Важно, чтоб свидетели засомневались.

– От! – радостно подытожил разговор Семенюта. – Я хлопцям так и говорил: дождемся Вольдемара, он подскажет.

Пылала панская клуня. Отблески пламени высвечивали небольшой усадебный дом с мезонином. По двору метались люди. Кто-то закладывал бричку, на нее спешно усаживалась челядь.

Селяне, перебегая от дерева к дереву, палили по дому. Сивоусый из Межиричей постреливал из своей «манлихеровки» по темным окнам дома. И каждый раз с удовольствием прислушивался к звону разбитого стекла.

– Ты куды шмаляешь, Юхим? – спросил его сотоварищ.

– Та по викнам, – добродушно ответил Юхим. – Красыво дзэнькае!

– Яка польза – по викнам?

– А шо ж, по людям? Там же, на второму этажи, повно панив. И ихни бабы, и диты! Хай тикают! А добро нам останется… О! Слухай!.. Чуешь, як красыво дзэнькнуло!

Один из повстанцев, закинув карабин за спину, уже бежал от дома, держа в руках огромную бутыль.

– Ты куды, Петро?

– Карасин сховаю! На год хватит!..

– От дурный! Карасин! Ты дывысь, шо люды несуть!

Люди несли одеяла, ковры, красивые лампы с хрустальными висюльками…

Юхим подбежал к покинутому хозяевами дому. Под ногами хрустело стекло. Из разбитого окна высунулась чумазая физиономия какого-то хлопца.

– Дядько Юхим! Мы вже тутечки. А шо ще робыть?

– Подывысь, шо там есть?

– Та вже все ростяглы. Тильки картынкы на стинах и осталысь.

– А ну кынь одну! – попросил Юхым.

Хлопец исчез и тут же высунул в окно большой писанный маслом портрет вальяжного господина, в широком золоченом багете.