Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

– Добрая мысль! – обрадовался исправник.

И в самом деле, задачу следователь предложил для гуляйпольских бунтовщиков головоломную. И, возможно, неисполнимую. Прийти и выложить в качестве залога за Нестора Махно две тысячи рублей значило открыто заявить, кто ограбил почтовую карету. Две тысячи рублей – немалые деньги. Их, конечно, можно было бы легализовать: договориться с каким-нибудь богатеем, чтобы тот внес нужную сумму якобы от себя. Под проценты, разумеется. Но где гарантия, что позже этот богатей не сообщит о сделке в полицию?

– А если по-другому? – задумчиво сказал Антони. – Уговорить того же Кернера пожертвовать две тысячи рублей? Просто так не пожертвует. Но если пообещать ему неприкосновенность предприятия, как, впрочем, и личную тоже… Время-то непредсказуемое, злое!

Приодевшись, Антони и Семенюта отправились к Кернеру. Хозяин принял их незамедлительно, и они вкратце изложили ему цель своего не совсем обычного визита.

– А почему, собственно, вы решили, что ради неполнолетнего подсобного рабочего с вагранки я пожертвую две тысячи рублей? – спросил их Кернер.

– А почему бы вам и не пожертвовать? – вопросом на вопрос ответил Антони. – Залог вы получите обратно… в случае невиновности Махно.

– Весьма сомневаюсь, – усмехнулся Кернер и жестом предложил гостям сигары.

Семенюта повертел в пальцах сигару и, наблюдая за поведением Вольдемара, тоже отрезал кончик. Закурил и с трудом удержался от кашля. Глаза его наполнились слезами.

Антони же спокойно дегустировал дымок во рту. Он-то знал, что сигарный табак – не ростовская махорка. Его не вдыхают.

Кернер уселся за стол.

– Ну, допустим, я внесу залог. Что я в таком случае буду иметь с этой операции? Кроме, конечно, неприятностей с полицией.

– Ну… рабочие завода оценят ваше благородство. – Семенюта все еще давился дымом. – Вы, верно, знаете, шо в красильне Брука сгорел склад… У Гольбаха в экипажний мастерский разграбили все заготовки. Бастуют… Тяжелое время, Мойсей Наумович. А у вас все спокойно. Дальше бы так!

Кернер перевел взгляд с Семенюты на Антони. Непростые визитеры. Ох непростые.

За дверью, ведущей из кабинета в покои, застыла, вся обратившись в слух, жена Кернера Фира.

– А вы что скажете, Вольдемар Генрихович? – спросил хозяин у Антони. – Долго это будет продолжаться? Ну, эта неопределенность, эта жестокость?

– Я в политике не очень разбираюсь, Моисей Наумович. Но понимаю, что всем нам надо сплотиться, помогать друг другу. Я лично тоже пришел к вам просить помощи для Махно. Талантливый артист. У него может быть большое будущее.

– Да?.. К сожалению, не довелось видеть его в театре.

Кернер размышлял. Барабанил пальцами по столу. Рассеянно смотрел на фотографии на стене, на портреты родственников, родителей. Длиннополые сюртуки, пейсы, ермолки… Строгость, упрямство, стойкость. И терпеливость. Умение мириться с неизбежным.

Повыше родственников мерцало в дорогом багете живописное полотно, изображавшее завод. «Механический завод сельскохозяйственных орудий и машин». Дым над трубой. Облака пара, поднимающиеся над котельной. Это его, Моисея Кернера, сына бедного бадхана, распорядителя на убогих еврейских свадьбах, завод. Триста рабочих! Цеха, контора, театр, небольшое ремесленное училище, больница на двенадцать коек с фельдшером. Завод требовал верного решения.

– Хорошо, – ответил Кернер. – Я внесу залог… Но надеюсь, что этот мой жест не останется недооцененным. – И он пристально посмотрел на гостей.

Едва Антони и Семенюта ушли, в кабинет вошла супруга заводчика:

– Я все слышала, Моисей. Это бандиты!

– Тебе, Фира, надо быть во главе полиции.

– Я уверена, именно они убили нашего пристава.

– «Нашего»… Ты права, Фира! Он был наш уже хотя бы потому, что взяток с меня получил куда больше, чем этот залог за их арестанта.

– А этот… итальянец, или кто он… Антони. Ты взял его в театр. Но я всегда тебе говорила: он очень опасный человек.

– Сейчас все опасны. Надо потерпеть, Фира. Люди меняются, когда меняется время.

– Надо уезжать, Моисей… Надо ехать!

Дымил завод на картине. Красивый завод. Его писал мастер из Киева, художник с дипломом академии. Взял хорошие деньги.

– Куда ехать, Фира?

– Будто бы ты не знаешь куда! В Америку.

– А кому мы там нужны? И кто тебя там ждет? Что, твой дядя живет в Америке и его зовут Ротшильд?.. Нет, Фира, надо немного потерпеть. Наш завод сейчас стоит копейки. Кругом бунты. Но революции проходят, а завод будет нужен всегда…

…Кернер сдержал слово, данное Антони и Семенюте. На следующий день с утра он уже был в полицейской управе.

Увидев на месте бывшего пристава молодого кавалерийского офицера с Георгиевским крестом на груди, Кернер поневоле вытянулся в струнку. Затем положил на стол пачку ассигнаций.

– Эт-то что? Взятка? – спросил офицер, багровея от гнева.

– Это залог, господин пристав. Здесь две тысячи. За моего рабочего.

– Кто ж это такой ценный рабочий?

– Махно… Нестор Махно.

Нестор открыл дверь хаты, пропуская внутрь косые лучи утреннего солнца. Мать не сразу узнала его.

– Ты, Нестор?

– Я, мамо!

Евдокия Матвеевна насупилась. Она вроде была совсем не рада возвращению сына. Встала перед ним, руки в бока, гневно запричитала:

– Явывся, паразит! Выродок собачий! Шоб тебе чорты рвалы, як ты мое серце рвеш! Шоб ты стилькы яду выпыв, скилькы я слез пролыла! Шоб тебе сатана…

– Та шо вы, мамо!

– Шо «мамо»? Ще не доконав! Ще жыва!..

Нестор оглядел хату, увидел скалку, протянул матери:

– Нате, быйте! Тилькы не крычить!

Мать схватила скалку, замахнулась, но отбросила ее и с плачем обняла сына. Рыдая, продолжила уже другим тоном:

– Ой, сынок, сынок! Кровынушка моя! Я ж тебе вже не ждала, не надиялась!.. – Она отклонилась и, вытирая слезы, глядя Нестору в глаза, спросила: – А то правду люды кажуть, шо ты чоловика убыв?

– Та шо вы, мамо! Я курыцю заризать не можу!

Мать обернулась на икону, стала мелко креститься:

– Спасыби тоби, Пресвята Богородыця, шо сына вернула.

– Сами ж казалы, шо «Нестор» це значить «возвернувшийся додому».

– То батюшка Дмытро, як хрестыв тебе, сказав… як це по Святому Пысанию? «Будет пребывать во странствиях и кажный раз возвертаться к отчему дому».

– Ну, от я й вернувся. Здраствуйте, мамо!

И теперь уже Нестор обнял мать, вытер с ее лица слезы.

Заскрипела входная дверь, вошел Григорий.

– Гриня! Братуня!.. – Они обнялись, Нестор попросил: – Може, сбегаешь до братов, хай прийдуть!

– Уже послав. Тилькы Омельян на хуторах. Хозяйнуе там. Трете дитя у нього народылось…

Но прежде братьев на пороге появилась Настя. Она прижимала к себе глечик.

– Дядя Нестор! Мамка вам парного молока прислалы…