Андрей Васильченко - Ярославский мятеж

Оказывается, в последних числах июня 1918 года этот сербский батальон в Ярославль прислал командующий Восточным чехословацким фронтом, левый эсер Михаил Муравьев. (Буквально через несколько дней он начнет боевые действия против большевиков, однако будет позднее арестован и расстрелян.) Ярославские же власти были в недоумении. В адрес Троцкого летели телеграмма за телеграммой. Выпроводить «гостей» из города удалось с большим трудом. Позднее один из ярославских большевиков вспоминал: «Когда совершилось белогвардейское выступление, цель присылки отряда всем была ясна». Что показательно, сербская часть была явлена французскому дипломату Нулансу 26 апреля 1918 года на территории, соседствующей с Ярославлем с севера, Вологды. Юрий Шевяков отмечал : «В этот день было принято решение использовать батальон в борьбе с новой российской властью, и на средиземноморский остров Корфу, где находилось сербское правительство, полетела из Вологды шифровка: „В союзнических кругах все более созревает мысль о самостоятельных военных действиях союзников против Германии на территории России“» . Другой эксперт по событиям 1918 года В. Мясников отмечал: «Зачем появился в Ярославле накануне восстания сербский батальон майора влаготича, теперь никто не узнает. Тайна эта умерла вместе с его командиром: августовским днем 1918 года окруженный в одной из деревень красноармейской ротой майор застрелился на исходе боя. Выдворенный из города отряд прибыл в Казань. В батальоне не питали симпатий к комиссарской власти. Командир имел прочную снизь с белогвардейским „Союзом защиты Родины и Свободы“, раздувшим пламя июльского костра в Ярославле». Как бы то ни было, но именно появление сербского батальона заставило комиссара Аркадьева срочно запросить в Ярославль подкрепление, те самые батальоны, не учтенные в планах Перхурова, сопротивление которых на станции Всполье позволило большевикам выиграть время и оперативно стянуть к городу подкрепление.

14 июля 1918 года Фрунзе направил Московскому окружному военному комиссару Н.И. Муралову симптоматичное сообщение о событиях в Ярославле. В нем, в частности, говорилось: «Все мы в Москве были введены в заблуждение относительно их размеров». Надо отметить, что, по сведениям очевидцев, Муралов был фанатично предан Троцкому, а потому не смел ставить под сомнение его приказы и распоряжения. При этом он ни секунды не сомневался, что мятеж в Ярославле удастся подавить в считаные дни, если не часы. Со временем ему пришлось поменять свою позицию. Много позже он вспоминал: «Белые наседали со всех сторон. Вспыхнули восстания в Муроме, в Ярославле. Последнее приняло грандиозные размеры. Ярославские бои были более жестокие, чем октябрьские бои в Москве» . О том, что боевые действия в Ярославле переросли из сугубо «локального» происшествия в событие, которое может иметь глобальные последствия, свидетельствует хотя бы тот факт, что Ленин регулярно интересовался о ходе боевых действий у заведующего оперативным отделом Народного комиссариата военных и морских дел Семена Аралова. Именно оперативный отдел в июльские дни 1918 года исполнял функции Генерального штаба Красной армии. В одной из своих статей Юрий Шевяков отмечал: «Руководил оперотделом НКВМ 38-летий Семен Аралов – социал-демократ с 1902 года. Участник революции 1905–1907 годов, он в октябрьские дни 1917-го примкнул к большевикам» . Позже, вспоминая о деятельности отдела военного комиссариата, Аралов писал: «Работа была громадная. День и ночь не знали покоя и отдыха. Бесконечные телеграммы со всех концов страны, телефонные звонки, сотни ежедневных посетителей – московских и с разных фронтов – по самым различным вопросам: снабжения, присылки пополнений, об изменах, наступления. Большое количество телеграмм, писем, докладов непосредственно шло к В.И. Ленину, и он пересылал их к нам. В.И. Ленин запрашивал нас по вопросам оперативным, подготовки и посылки комиссаров, политработников, снабжения армии. Большей частью рано утром Владимир Ильич звонил по телефону и требовал доложить обстановку на фронтах (что произошло за прошлый день и за ночь). Звонил он ко мне, но если меня не было, то вызывал к телефону и других товарищей и иногда по ночам разговаривал с дежурным по опероду. Часто по утрам я ездил в Кремль к Владимиру Ильичу и более подробно докладывал об обстановке на фронтах. Владимир Ильич подходил к карте России, висевшей на печке (на ручке дверцы заслонки), и я показывал и объяснял, что произошло на фронтах за прошедшие сутки или более продолжительное время. Владимир Ильич требовал подробных объяснений причин неудач, отступлений, спрашивал, что нами предпринято для исправления создавшегося положения, посланы ли подкрепления. Тут же он давал указания, советы, критиковал нас…» Судя по всему, в связи с Ярославлем критика была более чем жесткая, так как окружной комиссар Муралов сообщал по «ярославскому делу»: «Узнав о недостатках управления войсками нашими во время операций, недостатке связи, нарушениях дисциплины, вообще плохой организации, он при первом же докладе потребовал особое внимание на организацию войск».

Исследователи не раз отмечали, что у красных войск, безуспешно пытавшихся взять Ярославль, была одна долго не решаемая проблема: отсутствие единого командования. Войска действовали совершенно разрозненно. Донесения красных командиров в Москву пестрят такими фразами: «Организация никуда не годная… Командование войсками ужасно… Пришлите энергичных опытных руководителей…» Если вернуться в Москву, в оперативный отдел НКВМ, то отметим, что у Аралова было два заместителя – Юрий Гузарский и Валентин Павулан. Именно они и были определены для общего руководства по ликвидации мятежей. Гузарский – в Ярославле, Павулан – в Муроме.

У Юрия Станиславовича Гузарского была в высшей мере интересная, хотя и недолгая биография. Военную карьеру начал как вольноопределяющийся 13-го драгунского полка 6-й кавалерийской дивизии 1-го Туркестанского стрелкового корпуса. Этот корпус входил в состав Особой (13-й) армии Юго-Западного фронта, которым командовал генерал Брусилов. 6-я дивизия воевала севернее польского города Млава на границе с Восточной Пруссией. Затем драгунский полк стоял в Луцке, там же располагался и штаб корпуса. В конце октября 1917 года городским советом в Луцке руководили так называемые «соглашатели», что привело к массовому недовольству среди революционно настроенных солдат. В итоге в противовес городскому был образован военно-революционный комитет, в состав которого вошла группа самых радикально настроенных персон, так называемых «забойщиков» от 3-го драгунского полка. Был среди них вольноопределяющийся Юрий Гузарский. А вскоре он становится товарищем председателя корпусного комитета и членом комитета Особой армии. В своей совместной статье Ю. Шевяков и В. Мясников отмечали: «В историю Гузарский входил круто и решительно. 16 декабря 1917 года Цекодарф (Центральный комитет действующей армии и флота) выдал ему удостоверение за № 777 в том, что главковерхом назначен на пост комиссара неукраинских и неказачьих войск Юго-Западного фронта. Взлет стремительный. На этом посту он издал восемь приказов по фронту. В то время Гузарский был уже большевиком. И вот Гузарский… арестант Киевской тюрьмы. Сидел вместе с другими членами ВРК Особой армии и ее выборным командующим В.Н. Егорьевым. Арест произвели украинские полковники из Центральной Рады Осклизко и Сологуб. Спасло арестантов от смерти знание генералом Егорьевым (бывшим военным атташе в Сербии) сербского языка. Владимир Николаевич сумел уговорить караульных сербов отпустить их». Именно после этого Гузарский становится верховным комиссаром по формированию славянских революционных отрядов. Затем он поступает в распоряжение Московского губернского комиссариата, оттуда переходит в оперативный отдел НКВМ.