Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

Извозчик высадил их возле штаб-квартиры Эйксона. Шон оставил Мбежане сторожить багаж, а сам вошел в вестибюль и, пробравшись сквозь толпу, поднялся по лестнице на второй этаж.

– Добрый день, господин полковник, – приветствовал его сержант, который сразу узнал его и вскочил по стойке смирно с таким рвением, что опрокинул табуретку.

– Добрый день, Томпсон, – ответил Шон.

Он еще не совсем привык к своему новому званию полковника и немного смущался.

– Как ваше здоровье, сэр? – с озабоченным видом обратился к нему Томпсон, ослабив стойку, – похоже, он испытывал искренний интерес. – Как ваша рана, сэр?

– Спасибо, Томпсон, я уже вполне здоров. Майор Петерсон здесь?

Лицо Петерсона просияло при виде Шона. Майор с должной деликатностью задал вопросы о состоянии внутренних органов Шона – ведь рана в живот может повлечь за собой различные осложнения. Шон заверил его, что с этим все в порядке.

– Хотите чая? – предложил Петерсон. – Старик сейчас немножко занят, но минут через десять освободится и примет вас.

Он крикнул Томпсону, чтобы тот принес чая, и вернулся к проблемам ранения Шона.

– Ну как, старина, шрам остался большой? – спросил он.

Шон расстегнул офицерский пояс и пуговицы кителя, задрал рубаху. Петерсон вышел из-за стола и стал внимательно изучать волосатый живот Шона.

– А что, аккуратный такой шрамик. Чертовски неплохо поработали эти эскулапы, – тоном знатока выразил мнение Петерсон. – Меня тоже однажды ранило, при Омдурмане [96] Битва при Омдурмане – генеральное сражение Второй англо-суданской войны в 1898 году. . Один курчавоголовый ткнул меня своим проклятым копьищем.

Он в свою очередь тоже частично разоблачился и показал свой бледный безволосый животик. Из вежливости Шону пришлось цокать языком и качать головой, глядя на маленький треугольный рубчик на пузе Петерсона, хотя, если честно, этот шрам не произвел на него впечатления. Вероятно, Петерсон почувствовал это и решил усилить эффект:

– У меня еще есть один – тоже было чертовски больно!

Майор расстегнул пояс, спустил штаны до коленей, и как раз в этот момент дверь кабинета отворилась.

– Надеюсь, я вам не помешал, джентльмены? – вежливо поинтересовался генерал Эйксон.

На несколько секунд возникло смущенное замешательство, пока оба делали судорожные попытки привести себя в порядок, чтобы по форме отдать начальнику честь. Петерсон решил выйти из неловкого положения самым остроумным способом, не указанным ни в одном воинском артикуле. Произошел один из редчайших случаев, когда перед командиром дивизии навытяжку стоял и отдавал честь штаб-офицер со спущенными до пола штанами. Особенно сильные ощущения вызывали багряно-алые трусы майора Петерсона. Но как только Эйксон понял причину, которая заставила офицеров нарушить правила воинского устава, он и сам испытал сильный соблазн поучаствовать в демонстрации своей доблести, поскольку и у него имелось несколько превосходнейших шрамов… но генерал блестяще справился с искушением. Он провел Шона к себе в кабинет и угостил сигарой.

– Ну, Кортни… Надеюсь, вы прибыли не для того, чтобы продолжать службу.

– Напротив, я вообще хочу послать это дело к черту, сэр.

– Я думаю, мы это устроим. Наш казначей вздохнет с облегчением, – кивнул Эйксон. – Я попрошу Петерсона подготовить бумаги.

– Я хотел бы уехать уже завтра, – настойчиво заявил Шон, и Эйксон улыбнулся:

– Мне кажется, вы слишком торопитесь. Что ж, хорошо. Петерсон вышлет их вам для подписи. Ваш отряд уже расформирован, так что вам действительно нет смысла здесь околачиваться.

– Отлично! – сказал ожидавший сопротивления Шон и с облегчением засмеялся.

– Правда, есть еще три небольшие проблемы, – продолжил Эйксон.

Шон подозрительно нахмурил брови.

– Правда? – спросил он.

– Во-первых, прощальный подарок от его величества. Орден «За выдающиеся заслуги» – это вам за то, что вы взяли в плен Леру. На следующей неделе должно происходить официальное награждение. Лорд К. желает, чтобы вы присутствовали лично.

– Черт побери, нет! Если для этого надо оставаться в Йоханнесбурге, я отказываюсь от ордена.

Эйксон усмехнулся:

– Удивительная неблагодарность! Ладно, Петерсон пришлет вам и его тоже. Во-вторых, мне удалось оказать влияние на Совет по урегулированию военных претензий. Хотя парламент еще не принял законопроекта, но они там забежали немного вперед и решили удовлетворить вашу претензию.

– Боже правый! – воскликнул потрясенный Шон.

Дело в том, что по совету Эйксона он подал иск на десять тысяч фунтов стерлингов, сумму его вклада в Народный банк, который в самом начале войны захватили буры. От этого иска он ничего не ждал и благополучно о нем забыл.

– Неужели мне все выплатят сполна?

– Не будьте наивны, Кортни, – усмехнулся Эйксон. – Лишь двадцать процентов с возможной коррекцией в будущем, как только закон будет принят в палате общин. Тем не менее две тысячи все же лучше, чем ничего. Вот вам чек. Вам нужно только расписаться в получении.

Шон с возрастающей радостью стал рассматривать листок бумаги. Эти деньги сразу же пойдут на выплату займа в «Наталь Уоттл».

Он поднял голову:

– А третья проблема?

Эйксон подвинул к нему по столу небольшой квадратик картона:

– Это моя визитная карточка. А вместе с ней бессрочное приглашение посетить мой дом и жить в нем как угодно долго, когда вы окажетесь в Лондоне.

Он встал и протянул руку:

– Удачи вам, Шон. И мне бы хотелось думать, что прощаемся мы с вами не навсегда.

В радужном настроении душевного подъема, вызванного ощущением свободы и перспективой прощального свидания с Кэнди Раутенбах, Шон остановил извозчика возле вокзала, купил там билет на утренний поезд, идущий на юг, и телеграфировал Аде о своем возвращении домой. Затем отправился на Коммишнер-стрит, в вестибюль гостиницы Кэнди, где тут же попросил позвать хозяйку.

– Миссис Раутенбах отдыхает, сэр, ее сейчас нельзя беспокоить, – сообщил ему клерк.

– Молодец! – Шон положил перед ним полгинеи и, не обращая внимания на его протестующие вопли, двинулся по мраморной лестнице вверх.

Шон потихоньку прокрался в покои Кэнди и приблизился к ее спальне. Ему очень хотелось сделать ей сюрприз. Сверх всяких ожиданий, ему это удалось. Оказалось, что Кэнди Раутенбах не только не отдыхала, но и весьма энергично услаждала какого-то джентльмена, чей китель, висящий на спинке одного из кресел, обитых красным и золотым бархатом, сообщил Шону, что его владелец – младший офицер одного из полков его величества.

Последующие свои действия Шон оправдывал той гипотезой, что Кэнди – существо, принадлежащее только ему одному, и никому больше. Охваченный праведным негодованием, он совершенно не принимал в расчет факта, что его визит – прощальный, что его отношения с Кэнди в лучшем случае неопределенны, что встречи их происходят нечасто и нерегулярно, а также то, что уже на следующее утро он собирается уезжать с намерением предложить руку и сердце другой женщине. Сейчас перед собой он видел только чужака, который без спроса вторгся в его владения и посягнул на его собственность.