Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

– Где мистер дю Туа? – заорал он.

– Отправился в штольню номер три, мистер Кортни.

– Какого черта он там забыл? Он должен был ждать меня здесь!

– Он не ждал вас так рано, сэр.

– Ну что стоите, несите мне спецодежду и каску!

Шон нахлобучил на голову железную каску, натянул резиновые сапоги и двинулся в штольню номер три. Клеть плавно опустила его под землю на глубину пятьсот футов, и на десятом уровне он вышел.

– Где мистер дю Туа? – потребовал он ответа у начальника смены, стоящего у подъемника.

– В забое, сэр.

Резиновые сапоги громко хлюпали по грязи и рытвинам. Карбидная лампа тускло освещала неровные каменные стены. Шон почувствовал, что вспотел. Двое туземцев, толкающих вагонетку по рельсам навстречу, заставили его прижаться к стене. Ожидая, когда они проедут, он попытался нащупать под робой портсигар. Вытащил, но тот выскользнул и упал в грязь. Вагонетка была уже далеко, и за портсигаром пришлось нагибаться самому. Он нагнулся, ухо его оказалось в дюйме от стенки, и злость как рукой сняло: он с изумлением прислушался. Скала как будто поскрипывала. Он приложил к стенке ухо и уловил странный звук, будто кто-то скрипит зубами. Он еще немного послушал, пытаясь понять причину. Нет, это не эхо скрежета лопат или буров, не звуки сочащейся воды. Он прошел по штольне еще ярдов тридцать и снова послушал. Здесь скрипело уже не так громко, но теперь тихий скрежет подчеркивался нечастыми металлическими щелчками, словно где-то ломалось лезвие ножа. Странно, очень странно, ничего подобного он еще ни разу не слышал.

Шон продолжал шагать по штольне, дурное настроение куда-то исчезло, теперь он был озабочен новой проблемой.

Франсуа он встретил на пути к забою.

– Здравствуйте, мистер Кортни.

Кстати сказать, Шон давно уже отказался от попыток убедить Франсуа не обращаться к нему столь официально.

– Gott, простите, я не смог с вами встретиться. Думал, раньше трех вас не будет.

– Все в порядке, Франсуа. Как дела?

– Да вот ревматизм замучил, мистер Кортни, а так ничего, трудимся помаленьку. А как мистер Чарливуд?

– Хорошо, спасибо, – ответил Шон и, не в силах более сдерживать любопытства, продолжил: – А скажите мне, Франц, вот что… только что я приложил ухо к стенке штольни и услышал странный шум… никак не могу понять, что это было.

– А какого рода шум, на что похоже?

– Какой-то скрежет, что ли, ну как… что-то вроде… – Шон никак не мог подобрать слово, – будто кто-то трет два стекла одно о другое.

Франсуа вытаращил глаза, лицо его посерело, он схватил Шона за руку:

– Где?

– Да вон там, в штольне, где я проходил.

Франсуа задохнулся, пытаясь что-то сказать и отчаянно дергая Шона за руку.

– Обвал! – прохрипел он. – Черт возьми, это обвал!

Он рванулся было бежать, но Шон схватил его. Тот задергался, пытаясь вырваться.

– Франсуа, сколько человек в забое?

– Обвал! – Теперь голос Франсуа истерически дрожал, переходя в визг. – Обвал!..

Он вырвался и помчался прочь к подъемнику, во все стороны брызгая грязью. Страх его был столь заразителен, что Шон тоже пробежал десяток шагов вслед за ним, но быстро взял себя в руки и остановился. Несколько драгоценных секунд он потерял, не зная, что делать: поддаться ли страху, который железной рукой сжимал сердце, броситься вслед Франсуа и выжить – или бежать обратно и либо спасти оставшихся в забое, либо погибнуть вместе с ними. Но потом страх вытеснило другое чувство, такое же липкое и холодное, называемое стыдом. И вот именно стыд заставил его бежать к забою.

Там работали пятеро черных и белых людей, голых по пояс, с лоснящимися от пота телами. Он выкрикнул им то же слово, и они отреагировали так, как и всякий купальщик, когда слышит слово «акула». Сначала охватывает парализующий ужас, и почти в то же мгновение – смятение и паника. Громко топая сапогами, они побежали по штольне. Шон бежал вместе с ними. Грязь засасывала тяжелые сапоги, а ноги его от праздной жизни теперь ослабели, он отвык ими пользоваться, повсюду разъезжая в коляске. Один за другим рабочие обгоняли его.

«Подождите, – хотелось крикнуть Шону, – подождите меня!» Он поскользнулся в грязи и, падая, больно оцарапал плечо о грубую стену. Снова кое-как поднялся; грязь залепила ему бороду, кровь стучала в ушах. Он остался совсем один и на ощупь, спотыкаясь, побрел по туннелю.

Вдруг раздался оглушительный, словно винтовочный, выстрел – треск одного из подпирающих свод бревен: под давлением движущейся скалы оно сломалось, и Шона окутало облако пыли. Он продолжал ковылять вперед, а земля вокруг что-то говорила ему, стонала и жаловалась, сопровождая все это короткими приглушенными воплями. К этим звукам присоединили свой голос подпирающие свод балки: они трещали и лопались; и проседала скала над его головой, медленно, как занавес в театре. Туннель наполнился пылью, заглушающей свет его лампы и забившей ему горло и легкие. Он понял, что все, конец, что он не успеет, но продолжал бежать, несмотря на то что вокруг уже падали оторвавшиеся от свода камни. Один осколок ударил его по каске с такой силой, что он чуть не упал. Ничего не видя в плотной крутящейся пелене пыли, он на всем бегу врезался в кем-то брошенную и перекрывшую туннель тележку и растянулся на ее железном остове, больно ударившись об него бедрами.

«Все, мне крышка», – подумал Шон, но инстинкт заставил его подняться. Он попытался обойти тележку и продолжить бегство. Туннель впереди с грохотом обрушился. Шон упал на колени и, извиваясь всем телом, полез между железными колесами тележки, и в это мгновение потолок над ним тоже обрушился. Грохот, казалось, никогда не кончится. Но скоро все затихло. Остались только шуршание и скрип оседающей скалы – лишь они нарушали полную тишину.

Лампу он где-то потерял, и темнота давила на него почти с такой же силой, как и скала на его крохотное убежище. Воздух был плотным от пыли, Шон принялся кашлять и никак не мог откашляться; наконец заболела грудь и во рту появился вкус крови. От тесноты он с трудом мог пошевелиться; пространство до основания тележки составляло не более шести дюймов, но он ухитрился расстегнуть пуговицы на груди робы и оторвать от рубашки длинный кусок ткани. Из него он соорудил некое подобие хирургической маски, закрывающей нос и рот. Дышать сразу стало легче. Пыль постепенно осела. Кашлять он стал реже, потом кашель совсем прошел. «Удивительно, – думал Шон, – как это я еще жив».

Он осторожно стал выяснять свое положение. Попытался вытянуть ноги, и подошвы его уперлись в камень. Ощупал пространство руками: шесть дюймов над головой и что-то около двенадцати с каждой стороны. Под ним теплая грязь, вокруг железо и камень. Шон снял каску и подсунул под голову, как подушку. Он лежит в железном гробу, погребенный на глубине пятьсот футов под землей.