Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

– Пошел к черту! Смотри поймаю тебя на слове.

Шон поскорей ушел: он знал, что она сейчас станет плакать, а он терпеть не мог женских слез.

Наутро Дафф под руководством Шона собрал вещи. Каждому указанию он следовал молча, с каким-то смущенным послушанием, отвечал, только когда Шон к нему обращался, а так замкнулся в себе, словно укрылся в раковине молчания. Когда закончились сборы, Шон велел ему взять свои сумки и повел вниз, где в прохладном сумраке еще не наступившего дня уже ждали лошади. А с ними в темноте маячили четыре мужские фигуры. Шон немного поколебался, не решаясь сразу выходить во двор.

– Мбежане! – позвал он. – А это кто еще тут с тобой?

Они шагнули вперед, вступили в полосу света из открытой двери, и Шон усмехнулся:

– А-а-а, Хлуби, знатное брюхо! Нонга! А это ты, Кандла?

Перед ним стояли те, кто работал рядом с ним в траншеях «Глубинных горизонтов Кэнди», кто орудовал лопатой, добывая ему состояние, а также копьями, защищая раскоп от первых хищников. А уж как они были рады, что Шон их вспомнил, что он их узнал! Они окружили его, широко улыбаясь белозубыми улыбками, как умеют улыбаться только зулусы.

– Каким ветром вас сюда занесло в столь ранний час, а, негодяи? – спросил Шон.

– Нкози, – ответил за всех Хлуби, – мы слышали речи о дальней дороге, и ноги наши загорелись; мы слышали речи об охоте и всю ночь не могли уснуть.

– Платить вам, ребята, мне нечем, – угрюмо ответил Шон, резкостью прикрывая вдруг вспыхнувшую в груди любовь к этим людям.

– А мы разве говорили о плате? – с достоинством проговорил Хлуби.

Шон кивнул – именно этих слов он от них и ждал.

– Пойдете ли вы со мной, когда узнаете, что на мне лежит печать тагати ? – Он употребил зулусское слово, означающее колдовство. – Пойдете ли вы за мной, зная, что я оставляю за собой мертвых, скорбь и печаль?

– Нкози, – важно ответил ему Хлуби, – когда лев проголодался, всегда кто-то умирает, но мяса хватает и для тех, кто идет за ним.

– Ну, раскудахтались, как старухи за кружкой пива, – сухо заметил Мбежане. – Хватит болтать, лошади застоялись.

Они двинулись в путь по дороге, ведущей к имению Ксанаду; они ехали между рядом палисандровых деревьев и широкими ровными лужайками. Позади остался дворец, серый и неосвещенный, тонущий в полумраке утра. Свернув на дорогу к Претории, они поднялись на гребень и остановились на самом верху, чтобы осмотреть лошадей. Отсюда, с вершины, путники бросили последний взгляд на долину. Ее окутал густой туман раннего утра, только верхушки надшахтных копров торчали из серой пелены. Едва туман стал покрываться позолотой низкого солнца, выпустившего первые лучи, как зловеще завыли гудки шахт.

– Почему не остались еще хоть на недельку? Может, придумали бы что-нибудь, – тихо проговорил Дафф.

Глядя вдаль на покрытый позолотой туман, Шон молчал. Вид, открывшийся перед ним, был прекрасен. Туман скрыл изборожденную шрамами землю, закутал камнедробилки – для жадного и злого города это был самый подходящий покров. Шон повернул лошадь в сторону Претории и шлепнул ее по шее свободным концом поводьев.

В Претории они прожили пять дней – достаточное время, чтобы купить фургоны и подготовить их к дальнейшему путешествию. Утром шестого дня они выехали на Хантерс-роуд и взяли курс на север. Фургоны ехали один за другим, управляемые зулусами и дюжиной нанятых Шоном новых слуг. За ними следовала пестрая компания как черных, так и белых беспризорных мальчишек, а также бродячих собак. Мужчины кричали им вслед, желая счастливого пути, а с веранд домов, выстроившихся вдоль дороги, махали ручками женщины. Оставив город позади, путники оказались в степной местности, называемой вельдом, и только примерно с дюжину самых отчаянных дворняжек все еще следовали за ними.

В первый день одолели миль пятнадцать. Когда остановились на ночевку у брода через небольшую речку, у Шона болели спина и ноги: он уже больше пяти лет не сидел в седле так долго. Выпили бренди, поели мяса, пожаренного на углях; потом костер постепенно погас, а они продолжали сидеть, глядя в темноту ночи. Небо было похоже на занавес, в который кто-то выстрелил крупной картечью, оставив множество дырок, сквозь которые светились звезды. Голоса слуг гудели, как пчелиный рой, создавая фон, прорезаемый воплями шакалов из темноты. По фургонам путешественники разошлись рано, и грубые одеяла вместо шелковых простынь, жесткие соломенные матрасы нисколько не помешали Шону быстро уснуть.

В путь тронулись ранним утром и оставили позади еще двадцать миль, а на следующий день еще двадцать. Постоянная спешка, быстрое движение вошли у Шона в привычку – он приобрел ее в Рэнде, где жизненно важный смысл имела каждая минута, а день, проведенный впустую, был схож со стихийным бедствием. Эта привычка вошла ему в кровь и плоть, вот и теперь он подгонял свой караван на север так же нетерпеливо, как рабочих в «Глубинных горизонтах», которые врубались в породу, чтобы нащупать жилу. Но как-то утром, когда на рассвете они впрягали быков в фургоны, к нему подошел Мбежане:

– Мы что, опаздываем на свидание, нкози?

– Нет. А в чем дело?

– Когда человек быстро идет, этому есть причина. Вот я и хотел узнать причину, зачем мы спешим.

– Причину? Гм… Причина в том, что… – Шон замолчал, быстро осмотрелся вокруг, словно искал эту самую причину, потом откашлялся и почесал сбоку нос. – Причина в том, что на ночлег надо расположиться вовремя, за час до заката солнца, – резко закончил он и направился к своей лошади.

В этот день они с Даффом оторвались от фургонов на милю, и Шон, вместо того чтобы ехать дальше по дороге или вернуться к каравану, предложил совсем другое:

– Давай-ка подъедем вон к тому холмику. Оставим лошадей внизу и пойдем наверх.

– Зачем это? – спросил Дафф.

– Да ни за чем, просто так. Поехали.

Они стреножили лошадей у подножия холма и по крутому склону полезли вверх, карабкаясь через валуны и пробираясь через кучи поваленных деревьев. Когда добрались до вершины, пот лил с них градом, оба тяжело дышали. Чтобы посидеть, они отыскали местечко в тени, под плоским выступом скалы. Шон протянул Даффу сигару, они закурили и огляделись вокруг: местность внизу раскинулась перед ними как на ладони.

Отсюда хорошо было видно, как широкие луга высотного вельда постепенно переходят в лесистую местность с заросшими кустарником холмами. В низинах виднелись болота, открытые и широкие, как пшеничные поля, внезапно обрывающиеся у подножия холма или окруженные там и сям высокими деревьями. С высоты можно было проследить, как текут подземные реки, – деревья над ними с темно-зеленой листвой возвышались над прочими. Все остальное было окрашено цветом Африки, бурым или коричневым – тысячами разных оттенков бурого и коричневого. Бледно-коричневая трава на красновато-коричневой почве, тянущиеся к небу искривленные шоколадно-коричневые стволы деревьев, шевелящие на ветру массой коричневых листьев. Мерцающие неопределенно-коричневым цветом стада газелей, пасущихся среди деревьев, на выпуклых и скудных склонах коричневых холмов, и коричневая земля, широко и лениво раскинувшаяся на огромных, неизмеримых пространствах, еще не испорченных мышиной возней человека, спокойных и величественных в своей безмятежности.