Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

— Я вижу, Ваше Сиятельство, ваша власть над сеньором первым министром непоколебима. И вы не собираетесь от нее отказываться, — спокойно глядя в глаза Альбы, сказала она. — Однако я тоже кое-что умею. — Тут Клаудиа встала и, не спеша, подошла к столу. Все в неверном колеблющемся от бесчисленных сквозняков свете свечей с интересом наблюдали, как она взяла два бокала, налила в них вина, не позволив вмешаться лакеям, и с бесстрастным лицом вернулась, держа бокалы за едва ощутимые ножки. — Я предлагаю вам, Ваше Сиятельство, выпить со мной за любовь, — спокойно произнесла девушка, протягивая бокал герцогине. — Отныне пусть Бог рассудит: кому из нас двоих уйти, а кому остаться. — Затем, немного помолчав, Клаудиа добавила: — Или вы, Ваше Сиятельство, боитесь принять от меня пари?

— Я уже давно ничего не боюсь, моя милая, — равнодушно ответила Альба, тем не менее с любопытством разглядывая стоящую перед ней странную девушку. Клаудиа, помедлив мгновение, в которое тоже внимательно разглядывала герцогиню, решительно выпила свое вино до дна. Однако герцогиня и тут не последовала ее примеру; она взглянула на Годоя, отметила, с каким неподдельным интересом наблюдает тот за происходящим, и — рассмеялась. — Я вижу, сеньор генералиссимус, ты не прочь сегодня успеть еще в одну постель. Не буду тебя задерживать, сеньор Двуликий Янус, — с этими словами Альба, сделав небольшой глоток, поставила бокал на стоящий неподалеку круглый резной столик и встала. В конце концов, она тоже уже почувствовала себя уставшей от всей этой печальной комедии.

Сразу же поднялись и мужчины, после чего всем осталось только раскланяться и пожелать друг другу спокойной ночи.

За окнами начинало светать — неотвратимо приближалось утро.

С наслаждением вдохнула Клаудиа прохладный предрассветный воздух. Заждавшиеся слуги суетились вокруг карет его высочества принца Астурийского и его сиятельства герцога Алькудиа. Сдержанно простившись с принцем и еще раз поблагодарив его за проявленные доброту и заботу, девушка попросила Мануэля подождать ее в карете. Ей хотелось хотя бы мгновение постоять одной, хотя бы мгновение просто посмотреть в тишину и покой бесстрастного сада. Она ни о чем не жалела: судьба не дарит подарков, она только дает взаймы, и рано или поздно ее дары надо возвращать, и возвращать сторицей. Дворец Буэнависта, угловатый и сырой, нависал над Клаудией мрачной громадой, словно склеп. «Чему суждено быть похороненному в этом склепе — моим или ее надеждам? Моей или ее жизни?» Она подняла голову и невольно нашла глазами окна, лившие во двор неровный желтый свет — значит, Альба еще не спит. Да теперь уже вряд ли будет… Перед глазами девушки вновь возникло светившееся в свете свечей красноватыми отблесками лицо возносящейся мадонны Мурильо, магической картины, висевшей за спиной сидящей с бокалом в руках герцогини Альбы.

Постояв еще немного и убедившись, что свет так и не гаснет, Клаудиа медленно двинулась по влажному от утренней росы песку к карете Мануэля. Как еще вчера она бежала бы туда, предвкушая тайные ласки в бархатной темноте! Теперь же надо как-то собраться с духом и пережить те полчаса, что отделяют их от дворца премьера. Она замедлила шаг и улыбнулась Хуану, который, словно и не было бессонной ночи, вертелся вокруг кареты на массивном рыжем жеребце, зорко следя за всем происходящим вокруг. Уже приподняв платье, чтобы поставить ногу на ажурную ступеньку, которую собирался выдвинуть лакей, Клаудиа в последний раз обернулась на дворец, отчетливо вырисовывавшийся в голубоватой дымке, и неожиданно увидела, что почти рядом с нею, возникнув словно из-под земли, стоит бородач в костюме свиты инфанта Испанского. Неуловимым движением оттеснив лакея, бородач сам опустил ступеньку кареты и замер, придерживая ее рукой. Клаудиа неуверенно поставила ногу, и в тот же миг снизу на нее глянули родные, всепонимающие и всепрощающие глаза.

«Ничего не бойся!» — сказали ей эти глаза, и она печально ответила им: «Самое страшное уже позади».

На следующий день весь Мадрид был потрясен неожиданной новостью — скоропостижно скончалась герцогиня де Альба. Она все утро страдала от невыносимой боли, сердце ее лихорадочно билось, и несчастная корчилась так, будто кто-то пожирал ее изнутри. Простыни были мокры от пота, который тек струями и, в конце концов, к двум часам по полудни сердце ее не выдержало. Никаких следов яда обнаружено не было, и причиной смерти герцогини, недавно отметившей свое сорокалетие, была объявлена унесшая уже много жизней лихорадка, свирепствующая в провинции, из которой только что вернулась Альба.

Тело усопшей было выставлено в дворцовой капелле, куда допускались все желавшие проститься с герцогиней. Народ валил туда толпами. Быстро разнеслась весть о том, что герцогиня, несмотря на все свои последние мучения, успела в минуты затиший составить завещание. Должно быть, несчастная чувствовала, что умирает. Поскольку прямых наследников у Марии Терезы не было, титул герцога Альбы достался ее дальнему родственнику графу Бервику. Двоюродному же своему брату, и без того безмерно богатому гранду, герцогиня отписала в наследство совсем небольшую сумму. Все основные свои богатства она завещала слугам.

С самого дня смерти Альбы все, не стесняясь, принялись говорить о том, что ее, конечно же, отравила королева, а потому для расследования этого неожиданного случая была назначена правительственная комиссия. Комиссию возглавил лично премьер-министр дон Мануэль Годой. Глухо поговаривали, что с ним на последнем приеме у герцогини присутствовала какая-то француженка по имени Женевьева. Все решили, что это, скорее всего, была дочь бывшего французского посла, место которого занимал ныне сеньор Люсьен Бонапарт. Но никто из гостей, будто по какому-то тайному сговору, не сказал об этом на допросах ни слова. Самой дочери посла Женевьевы д'Авре в Мадриде не оказалось, и полиции допросить ее не удалось. Кроме того, Годой предложил не вмешивать в это дело иностранцев, тем более, французов. Впрочем, в ходе следствия версия отравления всерьез даже не рассматривалась, поэтому об отсутствии еще одной возможной свидетельницы никто особо не беспокоился.

В результате тщательного расследования, опроса лечащего врача герцогини, всех последних ее гостей, а также слуг, было выяснено, что герцогиня скончалась от лихорадки. Завещание ее, как составленное в невменяемом состоянии, Годой аннулировал и все имущество герцогини изъял в государственную казну: ему вновь пришлось выполнить волю королевы, и слышать ничего не хотевшей о том, чтобы потакать якобинским замашкам покойной. И вновь это не добавило ему ни народной любви, ни уважения в дворцовых кругах. Тем более, что перстни покойной Марии Терезы скоро откровеннол засверкали на руках жадной до всяческих украшений Марии Луизы. А недостроенный дворец Буэнависта выкупил у казны сам премьер-министр.