Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

— Ну, а теперь можешь отправляться к другим своим женщинам, — вдруг охладила никак не угасавший пыл Годоя Альба и, посмотрев в его внезапно ставшие печальными глаза, добавила с усмешкой: — Если они еще ждут… тебя.

— Но, Каэтана, от тебя невозможно оторваться… — вздохнул Мануэль, давно все понявший и только оттягивавший время. Вокруг было тихо, как в склепе, и влажный холод нежилого помещения стоял в воздухе, даже несмотря на июльскую жару. Тело быстро остывало от ласк, и Мануэль невольно поежился. От Альбы не ускользнуло это движение.

— Не хочешь уходить? Еще бы! — невесело рассмеялась она. — Ведь за этими дверьми тебя ожидает такая бездна удовольствия…

— Я вижу, ты совсем не любишь меня, — грустно признался Мануэль, встал и начал медленно собирать разбросанную по алькову одежду. Наконец, он оделся, но ощущение могильной промозглости не исчезало.

— О, мой вечный и сиюминутный Мануэлито! От кого бы мне и слышать о любви, но только не от тебя. Иди же, возможно, по неопытности малышка еще простит тебе эту пару часов отсутствия.

— неожиданно пропела Альба, не скрывая издевки и откровенно не спеша вставать.

— Жаль, мы могли бы быть замечательной парой…

— Парой, Мануэлито? Ты и впрямь не шутишь? Или, может быть, ты все же хотел сказать — четверней, квадригой, или лучше… цугом? О, любвеобильный государственный муж! Скажи-ка мне, мой милый, могу ли я рассчитывать хотя бы на роль старшей наложницы? Или, быть может, ты предложишь мне тайно обвенчаться, как с Пепой? — все сильнее смеялась герцогиня.

— Ты только смеешься надо мной.

— Только смеюсь? А разве то, чем мы с тобой сейчас занимались, тебе не понравилось?

— О, Каэтана…

— А если я попрошу тебя плюнуть на всех остальных гостей и остаться со мной до утра?

— Ах, Каэтана…

— Боишься, сеньор Двуликий Янус! Боишься, что эта монашка сбежит и от тебя.

— Но, Каэтана…

— Быстро же ты доказал мне свою любовь, подонок.

Последнее слово Альба произнесла зря — Годой не относился к тому роду мужчин, которых возбуждают подобные обращения; он ценил в страсти откровенность и хотя бы на полчаса самые добрые чувства друг к другу. Дон Мануэль пригладил волосы, встряхнул кружева манжет, и голос его прозвучал уже безразлично, если не холодно:

— Ваше Сиятельство, пора выйти к гостям. Наше отсутствие и так уже слишком затянулось.

— Трус, бабник! Отвернись, дай мне одеться — не хочу доставлять тебе этого последнего удовольствия. И имей в виду, я отпускаю тебя сейчас лишь потому, что мне слишком не терпится посмотреть, как ты будешь ползать на брюхе перед своей смазливой девчонкой.

Герцогиня Альба хотела было добавить «на глазах у Пепы и у Чинчон», но сдержалась, ибо прекрасно понимала, что обе эти дамы, скорее всего, уже удалились, обрадовавшись возможности не прощаться с хозяйкой дома.

В столовой, куда вышел Мануэль, никого не было, и последние свечи догорали, то и дело поднимая призрачные спирали умирающего дыма. Где-то, видимо, в другом конце дворца, уже приступили к работе плотники, и удары их топоров или молотков неприятно отдавались по всем помещениям, вдруг почему-то напомнив Годою звук вбиваемых в крышку гроба гвоздей.

— Проклятая тварь! — выругался он и почувствовал, что отчаянно мерзнет. Подойдя к столу, он, не глядя, взял первый попавшийся бокал и сделал хороший глоток портвейна. Озноб ушел, но какая-то тяжесть все еще продолжала давить на широкие плечи Мануэля.

«Ради чего она устроила эту комедию? — подумал он. — Неужели лишь для того, чтобы насолить не имеющей к ней никакого отношения бедной девочке?» При воспоминании о Женевьеве Мануэль болезненно поморщился — он не хотел причинить ей зла, но как объяснить восемнадцатилетней женщине, что физическая измена не… Додумать эту замечательную мысль он не успел: в столовой неожиданно появились Фердинанд и Клаудиа, причем, со стороны, явно противоположной той, куда уводила их Альба.

— Как неудачно, что вы отстали от нашей экскурсии — дворец удивительно не похож на… — начал растерявшийся Мануэль, но за спиной его послышался шорох платья, и резкий голос Альбы произнес:

— Оставьте, Годой, — усмехнулась герцогиня, внимательно разглядывая сразу же остановившуюся девушку. — Я думаю, они не столь любопытны, как вы, и не с таким пылом интересуются интимными деталями моего туалета.

— Вы хотите сказать, Ваше Сиятельство, — вдруг с улыбкой обратилась к ней Клаудиа, — что демонстрировали его сиятельству ваш гардероб?

— Ах, моя милая, — рассмеялась Альба, — до гардероба мы даже не дошли. Его сиятельству хватило и того, что на мне…

Фердинанд незаметно отошел в сторону и с большим любопытством стал наблюдать за происходящим. Он прекрасно понимал, что уж его-то эти господа стесняться не станут и предвкушал редкостное развлечение.

— Дорогая, герцогиня шутит, — задыхаясь от ярости, прервал Альбу Мануэль. — Мы в самом деле решили осмотреть и альков…

— Где наш непобедимый генералиссимус проявил такое горячее любопытство, что постель, пожалуй, до сих пор еще пышет жаром, — все так же смеясь и не сводя глаз с Клаудии, продолжала герцогиня. — Но, кажется, уже поздно, а наш десерт так и остался нетронутым. Я думаю, не стоит возвращаться к несколько неудачному началу — лучше перейдем в одну из малых гостиных, где дам давно ждут вино и фрукты, а мужчин сигары и ликеры, — нисколько не смущаясь молчанием, встретившим ее последние слова, добавила она и, не оглядываясь, вышла из столовой, отчетливо стуча каблуками. Мануэля передернуло, словно от зубной боли.

Все трое молча проследовали за Альбой, как загипнотизированные, не отрывая глаз от наспех повязанного красного банта у нее на спине. Почему-то этот шелковый бант больше всего раздражал Фердинанда, и с каждым шагом принц злился все больше, не зная, как теперь выпутываться из дурацких игрищ двух первых распутников королевства, а главное, как защитить юную, столь очаровавшую его девочку, от этой старой ведьмы.

Клаудиа, спокойно двигавшаяся теперь вслед за всеми лишь благодаря недюжинной силе воли и железным урокам герцогини д'Эстре, выглядела спокойной и всячески пыталась собраться с мыслями. Девушка старалась не думать пока о своей поруганной любви, понимая, что подумать об этом у нее еще будет достаточно времени, быть может, даже слишком много. Теперь же всю силу своей натуры она должна бросить не на месть предавшему ее Мануэлю, а на отражение прямого и открытого вызова герцогини Альбы. Что еще там приготовила она на десерт? Если Клаудиа сейчас спасует, отступит, сдастся, то на ее придворной карьере можно будет тут же поставить крест. Годой, как бы ни был увлечен ею, отступится от нее, едва только увидит ее посрамленной, а защитить ее от Альбы сейчас не сможет ни он, ни даже Фердинанд. Рассчитывать приходилось только на свои собственные силы. Клаудиа на мгновение зажмурилась и увидела перед собой темное печальное лицо отца, покрытый копотью, в нескольких местах потрескавшийся герб рода де Гризальва над старым очагом их дома в Бадалоне — и две скрещенные шпаги словно пронзили ее сердце.