Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

Дон Мануэль несся по незнакомым переходам, чувствуя, как упругая грудь под муслиновым платьем буквально прожигает ему мундир, и был уже согласен, чтобы этот проклятый театр вообще не имел выхода. Какая неслыханная удача! Эта маленькая француженка действительно лакомый кусочек, если уж даже его шурин, избалованный бесконечным выбором в своих монастырях, попытался добиться ее благосклонности прямо в кулуарах Каприччо! Надо будет сказать ему, чтобы и думать о ней забыл. Но это потом, а сейчас… Куда везти ее, столь неожиданно брошенную к нему в объятья огнем необычайно удачно вспыхнувшего пожара? Во дворец? Там полно соглядатаев не только королевы, но и Пепы. На одну из квартир в Лавапьес, которые он всегда держал под рукой на случай скоротечных любовных приключений? Но француженка — не маха и не субретка… И тогда Мануэлю как человеку по-своему отчаянному пришла в голову блестящая мысль. Он привезет Женевьеву прямо во дворец Пепы, где у него роскошные личные покои. Там он может спокойно уединяться будто бы для работы, и ни одна душа, включая даже графиню Кастильофель, не посмеет сунуть туда и носа.

Наконец, он выбежал на крыльцо театра, и сладкий воздух июльской ночи ударил ему в ноздри, опьяняя еще сильнее. В парке стояла какая-то неправдоподобная тишина. Над головой небо горело мириадами огней, рядом прекрасная нагая Калипсо прикрывала тонкой рукой мраморную грудь, а девичье тело в его объятиях сулило торжество и негу.

— Гвардейцы, ко мне! — крикнул он, и словно из-под земли перед ним вырос коренастый сержант с плотной черной шапкой кудрявых волос. — Какая рота сегодня в карауле?

— Вторая, его светлости графа де Аланхэ, — ответил тот, не сводя глаз с девушки на руках герцога.

— Отлично. Подгоните сюда мою карету да поживее, и со мной эскорт человек в шесть. И чтоб ни одна душа… — Годой кивнул на девушку, спрятавшую лицо у него на груди.

— Слушаюсь, дон Мануэль, ни единая, — фамильярно назвав его по имени, что в качестве особой милости позволялось гвардии, прищелкнул каблуками сержант.

Через пять минут карета дона Мануэля в сопровождении гвардейцев, словно призрак, уже неслась по пустынной дороге через Гетафе. Возглавлял эскорт тот самый все понимающий сержант. В карете упоенный неожиданной удачей Годой нежно прижимал к груди хрупкое тело пленительной девочки, и она льнула к нему, словно к последнему спасению.

С того самого момента, когда ее руку обжег взгляд Мануэля, неожиданно появившегося под барьером ложи, Клаудиа находилась в состоянии совершенного оцепенения. Как во сне, она помнила дымный малиновый коридор театра, в котором тоже, как неотвратимое зло сновидения, возникла алая фигура Вальябриги, через какое-то время вспыхнувшая багровым пламенем начавшегося пожара. Она же двигалась и говорила, как механическая кукла, и ей казалось, что все это буйство красного цвета вокруг — лишь слабое отражение того огня, который теперь полыхал внутри у нее самой. Реальность беспощадно выжигалась этим костром из ее сознания, сердце выпрыгивало из груди, дышать становилось нечем, и когда сильные руки подхватили ее, она прильнула к серебру аксельбантов, как к спасительной прохладе. И теперь девушка тонула в ней, тонула вся без остатка.

Клаудиа не видела и не хотела видеть, куда несут ее эти уверенные руки; она только почувствовала, как сначала духота театра сменилась лаской ночного ветерка, а потом острым запахом пачулей в карете. Руки не размыкались на ее обнаженных плечах и свободной от корсета талии. И от рук этих лился сладкий жар, заставлявший все сильнее запрокидывать голову, и все крепче прижиматься грудью к вышитым дубовым листьям мундира…

Вот снова понеслось мелькание каких-то огней, ветерок, лестница, какие-то торопливые голоса. Грудь, к которой она судорожно прижималась, гудела от бросаемых на ходу распоряжений. И, наконец, сквозь полуопущенные веки она увидела комнату, освещенную лишь полной, белой, как молоко, луной. Все вокруг заливал тихий и таинственный зеленоватый свет, шедший от полированных поверхностей малахитовых столиков и камина. Зеленый шелк балдахина, смешиваясь с шелком покрывал, скользил и нежил тело, золотые волосы сплетались с русыми, и черные глаза тонули в голубых.

Так сбылась мечта маленькой девочки из разорившейся Мурнеты: сияющий принц приехал за ней, и полюбил, и увез, и сделал ее своей возлюбленной на бескрайнем благоуханном ложе в сказочно прекрасном дворце.

Кардинал де Вальябрига, потушив внезапно вспыхнувший пожар с помощью своевременно подоспевшего гвардейского сержанта, не пошел в ложу его католического величества. В раздражении покинул он театр Каприччо, сам позвал кучера и отправился обратно в Ла Гранху — дворец, пожалованный ему недавно как инфанту испанскому. «Нет, нет, я не мог ошибиться, не мог, — твердил он себе всю дорогу. — Это, безусловно, она, беглая сестра Анна или, как мне удалось выяснить, Клаудиа Рамирес де Гризальва. Однако, судя по тому, как она устроилась и как держится, покровители у нее сейчас достаточно влиятельные. Интересно, знает ли сама Осуна, кто именно гостит у нее в доме? Вряд ли. Скорее всего, она искренне верит в то, что эта девочка прибыла из Франции. Вот каналья! Ведь я мог бы запросто овладеть этим лакомым кусочком прямо сейчас, не сходя с места. Если бы не эта свинья… Мне даже не нужно было бы никому ничего доказывать. А теперь… Теперь мне нужны доказательства, нужны как воздух.

Конечно, прошло два года, она сильно изменилась. В таком возрасте и полгода — срок немалый. К тому же, тот аскетический монашеский образ четырнадцатилетнего подростка едва ли не абсолютно противоположен ее теперешнему облику светской шестнадцатилетней девушки. И все же… И все же я не мог ошибиться. Это она. В целом свете не может быть других таких пленительных глаз. Нет, я не ошибаюсь, ни в коем случае. В женщинах я никогда не ошибался. Но козырей у меня на руках нет…»

Кардинал ерзал на мягком сиденье от обиды и нетерпения. Ему хотелось выскочить из кареты, бежать, бесноваться, ругаться и кричать от досады; потому что даже никакой возможности тотчас же обернуть в свою пользу столь явное дело он не видел.

«Итак, у нее есть какой-то влиятельный покровитель. И, скорее всего, это не герцогиня Осуна. И, конечно же, не тот молодой человек, о котором рассказывала аббатиса. Никакого дона Диего Кавьерса, сына разорившегося помещика из Картахены, не существует. Это я выяснил доподлинно. Да и было бы странно, если бы он существовал в самом деле. Это лишь доказывало бы, что никто сестру Анну не похищал. Значит, молодец просто имеет какое-то отношение к этому тайному влиятельному лицу. Но… — И вдруг кардинала, словно молния, пронзила простая и ясная мысль. — Кто же другой?! Конечно! Как я сразу не догадался?! Проклятый боров. Естественно, только это любвеобильное животное и могло перейти мне дорогу. Как он сразу схватил ее и бросился бежать. А она… как она прильнула к нему! Так значит, эта свинья в орденах успела таки обойти меня. И теперь… Но теперь он укрывает государственную преступницу! Беглую монашку, достойную сожжения на костре! Отлично!»