Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

— И как же тебе удалось перебраться в Испанию?

— Я бросилась в ноги отцу и молила его придумать что-нибудь. Что угодно, только не отправлять меня в монастырь. Я готова была прятаться в погребе…

— Бедняжка, — Мануэль почувствовал к Женевьеве настоящую жалость и обнял свою прекрасную девочку. Подумать только, такое сокровище сидело бы сейчас где-нибудь в сыром французском погребе, а не таяло в его руках!

— И папа, немного подумав, вдруг сказал, что у него есть хорошие друзья в Испании…

— И послал тебя с письмом к герцогине Осунской? — поспешил блеснуть своей сообразительностью Мануэль.

— Да. Мы думали, что здесь я буду в безопасности, потому что герцогиня имеет большое влияние при дворе.

— И в этом вы с папочкой не ошиблись. Здесь ты будешь и в самом деле в полной безопасности. Только не благодаря герцогине Осунской, чье влияние при дворе вы слишком преувеличиваете, а благодаря мне. Король мой друг, и королева… — тут Мануэль на мгновение запнулся. Разумеется, малышка уже прекрасно осведомлена о его отношениях с королевой — о них даже во Франции не кричит только ленивый — но вспоминать об этом, держа в объятиях такое божественное тело!.. Впрочем, сейчас гораздо хуже было то, что он все еще пребывал в отставке, и потому в случае серьезного конфликта с церковью, тем более, с кардиналом, племянником короля, мог оказаться не в силах сделать что-нибудь, не подвергая опасности и собственную жизнь. И, словно прочитав его мысли или почувствовав это легкое замешательство, Женевьева тут же подлила масла в огонь.

— А вдруг он меня похитит, и вы не успеете ничего сделать, возлюбленный мой? — Ах, как она буквально выдохнула эти последние звуки! Какая неподдельная страсть звучала в них! Мануэль даже прикусил губы от накатившей волны желания и вновь обнял ее шелковое тело. Никто еще, даже Пепа, никогда не дарила дона Мануэля такой искренностью и такой страстью. Откуда было знать бывшему первому министру, что эта девочка мечтала о нем с детства, и что в эти минуты по-настоящему счастлива, поскольку сбылась ее самая заветная мечта.

— О, что ты! Ничего не бойся, мое сокровище. Я не допущу этого, — горячо зашептал Годой, лаская свой неожиданный подарок, в то время как мысли его бешено крутились в поисках выхода. — Пока ты поживешь здесь, тебя будут охранять мои самые доблестные гвардейцы, прислуживать — самые преданные камеристки. А я… я даже готов ради твоего спасения вновь отказаться от свободной жизни и вернуть себе пост первого министра. Потому что только в этом случае никто не посмеет тебя тронуть и пальцем. Я готов ради тебя на все, мое сокровище.

Всю эту тираду Мануэль произнес в заалевшее ушко в порыве самой настоящей страсти, ибо, обманывая вокруг всех и вся, он никогда не лгал женщинам в чувстве. Однако в тот момент он и сам даже смутно не представлял себе, как именно осуществит свои благочестивые порывы, хотя все время отставки и не переставал подспудно интриговать, дабы доказать королю и королеве свою незаменимость на столь важном посту.

Но вот теперь надо действовать и действовать быстро, поскольку этот чертов Луис-Мария не тот господин, что будет сидеть, сложа руки. Мерзавец! Разве не благодаря ему, Мануэлю, он получил титул инфанта?!

С другой стороны, ситуация в стране сейчас просто катастрофическая, и возвращаться на пост премьера именно в это время было бы совсем нежелательно…

«Хотя, постойте, постойте, сеньоры. А не напоминает ли нам эта ситуация другую, некогда уже бывшую?! — вдруг подумал Годой, уже приближаясь к покоям Пепы. — Тогда Франция тоже требовала от нас слишком многого, однако я смог с ней договориться. Попробую договориться с французами и теперь…»

Клаудиа проснулась от того, что теплый солнечный луч защекотал ее разгоряченное лицо. Мануэля не было, он, вероятно, ушел еще до рассвета — и немудрено: у него столько дел, на его плечах лежит забота обо всей Испании! Девушка обвела глазами комнату: зеленый полумрак сменился игрой изумрудных бликов. Она подошла к окну и, не стесняясь, распахнула его. В спальню ворвался сноп яркого света, и Клаудиа стояла, освещенная этим победным солнцем с ног до головы, вся переливаясь живыми красками молодого прекрасного тела. О, она не зря прожила на свете свои шестнадцать лет! И теперь, соединившись, наконец, с тем, кого любила с детства, она докажет это не только ему, но и всем, всему миру! Вместе они сделают счастливыми не только друг друга, но и всю Испанию. Мануэль умен, добр, благороден, и теперь уже не важно, что вокруг столько недоброжелателей, столько лгунов, столько завистников. Она принесет ему в дар страсть, ум, образованность, любовь к родине, с помощью ее такта, ее знания жизни и простого народа они приведут страну к процветанию, к счастью, которого Испания так заслуживает!

Полуобнаженная Клаудиа стояла у раскрытого настежь окна, даже не думая о том, что кто-то из парка внизу может ее увидеть; да если бы подобная мысль и посетила ее, то сейчас она все равно не смогла бы помешать девушке. Душа ее торжествовала первую победу и первую любовь, перед которыми весь остальной мир казался теперь ничем. И она, конечно же, даже не заметила, как некий офицер, разводивший караул у ворот дворца графини Кастильофель, поднял к окнам суровые дымчатые глаза, и при виде ее легкого золотистого тела в обрамлении тяжелых зеленых гардин бледное лицо юного офицера на мгновение исказила гримаса, а душу перехватил какой-то болезненный спазм, не позволяющий оторвать взгляда от этого волшебного зрелища.

Пестрые цесарки бродили по маленькому парку, оглашая кусты и дорожки нежными горловыми звуками. В синем небе чертили свои замысловатые фигуры десятки ласточек. Потом вдалеке в сопровождении няни и гувернера пробежал какой-то черноволосый мальчуган, еще раз сменился караул, а Клаудиа все стояла и стояла, будучи не в силах закрыть окно, и словно губка, впитывала в себя все звуки, все краски, все запахи этого первого утра своей новой жизни. Кто знает, может быть, она простояла бы так до самого возвращения Мануэля, если бы ее внимание вдруг не привлек осторожный свист внизу.

Девушка вздрогнула, очнулась и тут же запахнула на обнаженной груди легкую кружевную накидку. Свист немедленно повторился, на этот раз более требовательно. Клаудиа с опаской перегнулась через кованые перильца, ограждавшие окно снизу — и встретилась взглядом с круглыми насмешливыми глазами Хуана. Он стоял под ее окном и, как ни в чем не бывало, по своей дурной привычке, от которой его никак не мог отучить даже дон Гаспаро, грыз какую-то веточку.

— Доброе утро, — шепотом произнес он.

— Привет. Ты, что… — Лицо девушки внезапно залилось густым румянцем. — Ты стоял здесь всю ночь?