Александр Пумпянский - Диктаторы и террористы [Хроники мирового зла] [litres]

Впрочем, это не более чем завязка. Истинное действо начинается в следующем акте. Это история жертвы.

Поскольку физическая гарантия запрета на общественную деятельность не сработала, следует новый арест и новый суд. Жизненная ставка обозначена предельно четко, и она запредельная, в приговоре маячит смертная казнь. Ее заменило пожизненное заключение. Это медленное убийство, но тем самым тюремщики создали условия для рождения трагедии – в высшем, античном, смысле слова.

Свое заключение Мандела отбывает на острове Роббен. Это место напротив Кейптауна для прокаженных, физических и политических, здесь разместились два заведения: лепрозорий и тюрьма. С утра до ночи он долбит киркой камень. День за днем, год за годом. Впрочем, каторжные условия не помешали ему взяться за африкаанс, в застенке он выучил язык угнетателей.

На каторге тоже есть свои худшие и лучшие времена. Ниточка связи с миром тонкая и прерывистая – тюремная почта. В худшие времена ему разрешено писать и получать по одному письму в шесть месяцев. В лучшие – по три в месяц.

Когда его арестовали, старшей его дочери Зени было три года, младшей Зиндзи полтора. Его отсутствие – константа. Но тут на 18 месяцев посадили еще Винни Манделу, их мать. И он пишет дочерям: «Может пройти много месяцев и даже лет, прежде чем вы вновь ее увидите. Долгое время вы будете жить как сироты без собственного дома и родителей, без любви и защиты, которой окружала вас мама. У вас не будет ни дней рождения, ни рождественских вечеринок, ни подарков, ни новых платьев, туфелек или игрушек… Возможно, никогда больше мама и папа не будут с вами в доме № 8115 по Орландо Вест, этом самом дорогом для наших сердец месте».

Два года спустя – Зени только что исполнилось 12 – отец напоминает ей, что незадолго до ее рождения ее мать точно так же подверглась аресту. «Понимаешь ли ты, что ты практически родилась в тюрьме?» – пишет он. Это не уныние, отец дочерей политзаключенных воспитывает их дух.

А еще он пишет друзьям, возможным союзникам, противникам. Одному из соратников, который ожидал приговора по обвинению в государственной измене, он приводит историческую параллель. Королева Виктория по такому же обвинению приговорила девятерых инсургентов из британских колоний к смертной казни. Поднявшаяся волна мирового общественного мнения заставит ее поменять смертный приговор на пожизненное заключение. А в итоге один из этой девятки станет премьер-министром Австралии, двое – генералами армии США, еще один министром сельского хозяйства Канады…

От работы на палящем солнце у Манделы развилась болезнь глаз, но он явно видит дальше своих тюремщиков. Письма – форма его политического существования, планирование будущего. Ему не мешает даже то, что они проходят цензуру. Анекдот, но один из тюремных цензоров, точно самый дальновидный, позже издаст выборку из них. Это, безусловно, весьма пикантный случай в истории авторского права. Но еще раньше происходит удивительная метаморфоза в отношениях между тюремщиками и их узником.

По всем представлениям запертый на острове Роббен надежно вычеркнут из жизни, все должны о нем забыть. Происходит ровно обратное. Имя узника с каждым днем становится все более известным, его судьба волнует людей в разных концах света. Она – олицетворение бесчеловечности южноафриканских властей. В 1980 году Совет Безопасности ООН принимает резолюцию с требованием его освобождения. Моральный остракизм, спортивный бойкот, политическое отчуждение, экономические санкции сгущаются вокруг государства апартеида. Режим, казавшийся несокрушимым, пошел трещинами. Тюремщики заметались. Знаменитого узника надо выпускать, пусть только он сделает признание, что он отказывается от насилия. Президент Бота шлет арестанту 466/64 многообещающие сигналы и получает твердое «Нет!».

Сигналы были тайные. Ответ прозвучал во весь голос. Его зачитала дочь Зиндзи на стадионе в Соуэто – за годы, что ее отец провел в заточении, она успела повзрослеть. Это был ответ «Роббен Гуда»: «Пусть прежде он (президент Бота) откажется от насилия. Пусть он заявит, что демонтирует апартеид. Пусть снимет сначала запрет с организации народа – Африканского Национального Конгресса… Я не могу и не стану делать ничего подобного, пока и я, и все вы не будете свободны». Шел 1985 год. Несложно запомнить этот год, в нашей истории он тоже был веховым.

Скоро сказка сказывается – правда, не по человеческим меркам. На свободу Мандела выйдет лишь 11 февраля 1990 года при президенте де Клерке. Выйдет признанным лидером будущей страны.

Я увидел и услышал его еще четырьмя годами позже в марте 1994 года – благодаря конгрессу Международного института прессы, который состоялся в Кейптауне. На самом деле я увидел и услышал их одновременно – де Клерка и Манделу, и это была большая удача.

ЮАР – страна – дальше ехать некуда. Мыс Доброй Надежды, точка встречи двух океанов. (Однажды в обеденный перерыв мы с Виталием Игнатенко и маленькой инициативной группой московских редакторов новой формации – информации, представленной на конгрессе, решили пожертвовать калориями и вместо обеда искупаться. Но на ближайшем – Атлантическом – пляже было пасмурно. Не беда. Схватив такси, мы уже через несколько минут были на пляже Индийского океана. Там вовсю светило солнце, и вода была заметно теплей.)

В этом уникальном месте мы оказались в уникальное время. Президент ЮАР де Клерк и президент АНК Мандела договорились о проведении первых демократических выборов, что было сравнимо с землетрясением.

Южно-Африканская Республика (меньше 5 миллионов белых, свыше 30 миллионов черных) была государством вроде древних Афин или скорей Спарты. Античные демократии, как мы помним, были рабовладельческими. Демократия была там для граждан, ну а рабы были рабами. Точно так же демократия в ЮАР была только для белых. Черные были не просто граждане другого сорта, они были вообще не граждане, их даже формально вывели за штат, приписав к десяти квазинезависимым либо квазиавтономным резервациям – бантустанам. Эту фикцию ввели еще в 40-е годы прошлого века ровно для того, чтобы не дать черным голосовать.

Сравнение с античными образцами может показаться комплиментарным – если забыть, что с той поры прошли два с половиной тысячелетия. Во второй половине ХХ века режим, который открыто и всеми средствами – юридическими, политическими, экономическими, репрессивно-силовыми – держал в абсолютном бесправии огромную часть населения – а в этом собственно и состояла суть апартеида – слишком уж оскорбительно выламывался из мирового порядка, попирая все принятые нормы и установления. Отсюда такая реакция мирового сообщества – первый и пока единственный случай. На своем хуторе власти ЮАР могли игнорировать моральное осуждение «прогрессивного человечества», даже отказ от участия в Олимпийских играх пережили бы, но выпадение из мировой экономики оказалось нестерпимым. Из этой нестерпимости и родился реформатор де Клерк.