Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Сокол над лесами [litres]

Хотимиричи отправились вниз по домам, оставив городец в распоряжении гостей. Головы гудели – вся эта встреча казалась сном, и скорее жутким, чем приятным. Подаренный кафтан Благожит в сердцах скомкал и зашвырнул в овраг под склоном городца – тот стоил дорого, но навлек на него позор и ущерб, о котором страшно было думать.

Назавтра старейшины хотимиричей пришли в городец снова и в той же обчине застали Мистину, Острогляда и кое-кого из их приближенных. Эльга в этот день не показывалась, оставаясь в другой обчине – княгиня отдыхает с дороги, как им было сказано. Мужчины продолжили разговор без нее, но веселее он не стал. Подсчитали точнее общий размер головничества – только за людей выходило тысяча двести сорок гривен. А это означало двадцать четыре тысячи восемьсот куниц. Если в бобрах, то вдвое больше. «У меня хоть один волос не седой уцелел?» – спрашивал Благожит Кариславу, когда вернулся домой. А ведь еще оставалась стоимость скота и прочего имущества.

– В три года не разочтемся, – говорил Благожит и привычно устремлял взгляд на чуров в углу.

Но уже понимал: чуры тут помочь бессильны. Богаты хотимиричи не были: не имея выходов на греческие, хазарские, баварские торги, они почти не знали серебра, имели очень мало бронзы, жены их лишь изредка получали две-три простых стеклянных бусинки, одноцветных, купленных в Киеве. У них имелись запасы местного железа, меда, кое-что из ценных мехов, приготовленных на киевский торг. Но даже отдав все это, они не покрыли бы и десятой доли возникшего долга. Через несколько дней, когда весь ужас случившегося полностью дошел до умов, Благожит трясся от ненависти, лишь подумав о Людомире и древлянах. Мало тому досталось! Ему бы на глазах у людей синим огнем сгореть и сквозь землю провалиться! Был бы князь волынский похоронен поблизости – Благожит пошел бы и плюнул на его могилу. Людомир принял у себя Коловея с его людьми, он послал их на Перезванец, получил от них добычу и преподнес часть ее Благожиту, чтобы заставить поневоле разделить вину и под угрозой войны с Киевом подчинить себе! Но что толку теперь было бранить себя старым глуподыром.

Кияне не хуже самого Благожита понимали, что такая выплата ему не под силу.

– Мы в один день все не требуем, – сказал ему Мистина. – По кунице с дыма… сколько у тебя дымов?

Благожит не мог ответить точно: ему не было нужды этого знать. Осенью и зимой он ходил в полюдье, взяв с собой ближайших родичей, останавливался в обчине каждой волости, пировал там с местными старейшинами, получал от них в дар ценные меха и мед, а от каждой молодухи и каждой роженицы – по отрезу льна на сорочку. Но сколько всего в каждой волости отдельных семейных изб – он не знал, ему и не требовалось.

– Года за три ведь соберем? – уточнил Мистина.

– Это ты что же… – Благожит нахмурился от мучительной боли в груди, – про дань толкуешь?

Мистина слегка развел руками:

– А иначе только людьми. Девками и отроками. Пересчитать? Но люди будут стоить как взятые на месте, а это по гривне на отрока, по две – за девку, и то если целая.

Один убитый отрок обошелся бы в сорок живых…

– Нет, нет, нет! – Благожит помотал головой. Затребуй он с каждой своей волости отроков и девок, это получилась бы тысяча человек! Это надо созывать общее вече, но ответ ясен – своих детей в челядь люди не отдадут. Не настолько еще захудали.

– Зато на эти три года, пока не расплатитесь, твои люди смогут ездить с нами в Царьград и продавать излишки там, – утешил его Мистина, но Благожит в расстройстве даже не сразу оценил, какой подарок ему делают. – Княгиня даст им печать для царьградских торгов наряду со своими купцами.

– Да что мне продавать-то? – Благожит хлопнул по коленям. – Сорочку последнюю?

– Так, может, и не последнюю. Как узнают твои люди, что такое платье греческое, – от старого до малого все в лес побегут на добычу.

Но Благожит не давал окончательного ответа, все тянул, хотя сам не знал, чего ждет, – иного средства уладить дело никто не видел. Но он все не мог смириться с такой несправедливостью судьбы, что должен за чужую вину на три года отдать свое племя в неволю!

– Был бы ты ранее с нами заедино, – как-то сказал ему Мистина, – Людомир не посмел бы с тобой такие шутки шутить. Етон уже восемь лет наш союзник, так Волынь в его сторону не глядит даже. Знает, с кем переведается, если вздумает на старика руку поднять.

Благожит был зол на Людомира, но в глубине души жалел о тех минувших временах, когда все земли правобережья были под властью могучего Дулеба и не ведали раздоров.

– А ведь киянин прав! – сказала ему Карислава, которой он вечером пересказал речи воеводы. – Людомир-то хотел у тебя и жизнь, и землю отнять! И меня саму тоже!

Только теперь она решилась рассказать мужу о том, что слышала от Людомира в его последний вечер. Не до конца. О самых последних его словах, о его жажде заполучить ее в жены, она предпочла умолчать и сейчас. Но рассказала о задуманном поединке – кто, дескать, одолеет, тому дом, семья и земля.

Благожит долго сидел, вцепившись в волосы. Родная изба, где он столько лет чувствовал себя в покое и безопасности перед привычными, успокаивающе неподвижными деревянными ликами чуров, что веками впитывали дымы печи и запахи еды, больше не могла укрыть его от гибели. Плахи пола качались под ногами, хоть и находились ниже уровня земли. Прямо сюда, к нему в дом, к печи, где жили души дедов и бабок, вломились два зверя, волк и медведь, оба желая сожрать его со всем родом. Оставалось или погибнуть, или покориться одному из них.

– Есть еще… одно средство, – обронила Карислава.

– Какое еще? – Благожит устало поднял на нее погасшие, безнадежные глаза. – Тебя, что ли, отдать? Кроме тебя, ничего дорогого не останется у меня скоро.

– Древляне. Если сумеем выдать убийц, то головничество можно не платить.

– Да где ж я их возьму! – Благожит всплеснул руками. – Их давно след простыл. Знал бы, где они, – из камня бы выбил!

– Они вернутся. Только нужно сделать кое-что… приманить их.

– Как я их приманю? Как медведя – на козу дохлую?

– На живую, – Карислава улыбнулась.

На уме у нее была Яра и ее лицо в день последней встречи с Далятой у Перунова камня. Но княгиня колебалась: страшно было делать родную девушку приманкой в раздоре безжалостных, непримиримых хищников. И ведь речь шла обо всей судьбе Яры – если сделать ее наградой победителю, то как знать, кому она достанется? И за кем придется идти вместе с нею всему роду Хотимирову?

Но если она сумеет собой одной выкупить из неволи весь род, как те девы, что отдавались Змею Горынычу, чтоб не летал, не жег и не губил… такова судьба ее, для того боги ее княжьей дочерью сделали.