Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Сокол над лесами [litres]

Никого, с кем Лют бывал на этом волоке в недавние годы, уже нет на свете. Погиб на лову Свенельд, задавленный медведем, а оружники его изменили памяти господина и перешли на службу к князьям деревским. Но боги не любят изменников, и наказание пришло тем же летом. Часть их зарубили гриди Ингвара близ Малина, остальных прикончили отроки Эльги на той памятной поминальной страве. От богатого, изобильного людьми Свенельдова дома осталось совсем немного людей – лишь те, с кем Лют в то тревожное лето ходил в Царьград. Но вот… Он огляделся. Теперь он, как хозяин, живет в отцовой избе в Киеве, у него две свои жены, челядь. Да и дружина – Альв и Ратияр, и два десятка из дружины Мистины, и Велеб с Размаем. Не подумаешь, что всего год назад Лют считался сыном челядинки, из которого еще неизвестно, выйдет ли человек.

Асмунд отдавал распоряжения отрокам – рубить деревья и готовить катки.

– А ты возьми у Стегрима пять десятков и иди вперед, путь размечай, – велел он Люту. – Ты один здесь знаешь, куда идти, а то заплутаем.

– Кто как, а я вот не охотник блуждать по лесу с лодьей! – заявил Ивор, с обычным своим полудурашливым видом, что и не поймешь, шутит он или нет.

До того места, где уже можно было вести лодьи по воде, пробираться было дальше – еще на три «роздыха», и получался целый дневной переход. Во главе дружины с топорами Лют двинулся по тропе волока: срубали отросшие кусты, а этими ветками заваливали топкие места. Старые гати приходилось постоянно подновлять, иной раз выкладывать мостки из бревен, чтобы можно было пройти с тяжелым грузом. Тут не земля Смолянская, где вдоль волоков между Ловатью и Днепром тянутся цепи селений, а жители издавна тем и кормятся, что помогают перевозить лодьи и грузы, содержат гостиные дворы, приторговывают. Между Случью и Ужом ходят редко, торговым людям тут делать нечего, поэтому все сами и все каждый раз заново. А людей вокруг мало, за день на одно гнездо набредешь.

– Вот бы здесь был городец, как ваш Перезванец, чтобы сидела дружина и на волоках помогала! – говорил Лют Велебу и Размаю. Двое «сирот перезванских», как их прозвали оружники, так и остались при нем, и Лют был ими доволен: парни надежные, дело знают, с людьми ладят, в дозорах не спят, снаряжение держат в порядке. – Сейчас еще легко, у нас поклажи с собой нет. А когда по дань ходим, то делаем два стана: на Случи и на Уже, и по очереди то лодьи, то груз возим. И так дня три-четыре, пока все не переправим. Вот же маета! Но может, так и будет: княгиня хочет городцы поставить на всех путях, где мы дань собираем, а стало быть, и здесь надо.

Вокруг них носились Алман, младший сын Себенега, и его приятель Божатка, предпоследний сын Острогляда. Тринадцатилетние отроки впервые отправились в настоящий военный поход, и для них это был поистине набег Волха Змеевича на каганство Аварское. Уж в их-то глазах Святослав, юный сокол русский, был ничем не хуже Волха и Медвежья Ушка, что в двенадцать лет собирали дружину из отроков двенадцати лет.

– Эй, Алмашка! – окликнул Лют. – Хочешь здесь городец поставить и в нем посадником быть?

– Не-е-е! – закричал тот издалека. – Здесь скучно! Мы на Царьград пойдем, да, Божич?

Ровесники своего князя, боярские сыновья уже видели себя в сиянии славы будущих победоносных походов. Сейчас они наперегонки рубили своими легкими топориками кусты на тропе и по сторонам. Судя по яростным крикам и боевым кличам, это были не кусты, а всякого рода враги – древляне, дреговичи, авары, хазары, греки… Лют, глядя на них, ухмылялся, но вспоминал себя – лет пять назад он был такой же. Только он воображал себя не Волхом в Аварском каганстве, а Мистиной в битве под Ираклией. Как он гордился тем, что в этой битве, самой, пожалуй, большой и кровопролитной на памяти ныне живущих русов, воеводой был его сводный брат!

Запыхавшиеся Алмашка и Божатка догнали Люта и его спутников. Опомнившись, устыдились детской забавы: не играть они сюда пришли!

– Ну как, всех недругов порубили? – улыбнулся Велеб.

Когда ему было тринадцать, он жил в Перыни у деда Нежаты, и мысли его были далеки от сражений с крапивой.

– Да мы так просто… – Божатка вытер мокрый лоб подолом замызганной сорочки.

– Разминаемся! Мы ж не одни кусты можем! – похвалился Алман. – Мы там, на броде… ты бы видел!

– Они ка-ак завоют, ка-ак побегут все разом из кустов!

– А с того берега стрелы мечут, прямо как дождь дождит!

– Хрольв кричит: «Воротись!» Мы идем на них, а они воют, скачут…

– Да воя от них было много, а толку мало! – презрительно бросил Алман. – Чащобы, смерды, куда им до нас!

– А не скажи! – горячо возражал Божатка. – Это ж были «волки», те, что в лесу живут и там тайным премудростям обучаются. Мысливец говорил, они взабыль волками умеют оборачиваться!

– Да что ж не обернулись-то?

– Ну… может, они только в полнолуние могут.

– А тогда и толку от их премудрости с поросячий хвост! Это ж так надо подгадать, чтобы ворог на тебя пришел в полнолуние…

– И ночью! – с усмешкой закончил Размай. – Где таких сговорчивых ворогов найдешь!

– Вот что – правда! – Лют передвинул вперед свой меч, по прозванью Телохранитель, висевший на плечевой перевязи, и показал отрокам. – Против хорошего железа что там волчьи зубы! Порубили бы их, стань они волками, как поросят. Да и все.

Отроки с восторгом и завистью уставили на «корляг» с тонким узором из меди и серебра на перекрестьи и заостренном навершии. Они не раз видели подобные и понимали: это не какая-то сказочная рыба-золото-перо, а очень дорогая вещь, которая в бою оправдывает свою стоимость. Настоящий «корляг» был мечтой каждого сына боярского в Киеве. И в этом походе они делали к ней первые шаги.

Святославовым отрокам не надоедало рассказывать о сражении на броде. А сколько еще дома будут твердить о нем матерям, отцам и сестрам! Лют помнил, как сам изводил сестру Валку рассказами о первом своем путешествии за Греческое море, а она в ответ вызывала его на состязание по стрельбе. Она тогда уже выпросила у отца себе наставника, бывшего пленного печенега, и в дружине ее уже начинали шутливо звать Соколиной Девой, из чего потом вышло новое ее имя – Соколина. Стреляла она порой лучше Люта, и хоть он ни за что бы в том не сознался, соперничество с бойкой сестрой побуждало его упражняться больше. Стрелять с седла он выучился позже нее – чтобы не говорили, что, мол, девка тебя обскакала. Но он родился мужчиной и имел преимущество: сына Свенельд брал зимой в полюдье, а дочери удавалось съездить разве что на лов, когда отец бывал в добром расположении духа. Зато теперь, надо думать, пришел час ее удачи: небось в Смолянске сама будет княжью дань собирать. Едва ли у мужа, Пламень-Хакона, хватит сил ей противиться.