Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Сокол над лесами [litres]

Страдая от боли, дрожа от страха, едва смея вздохнуть, Суровея лежала без движения, всякий миг ожидая, что сейчас зловонная широкая пасть с огромными бурыми клыками сомкнется на ее голове и с хрустом раскусит, как незрелый орех… От обреченности по щекам текли слезы, размывая сохнущую кровь с налипшим сором.

Но все стихло, и показалось, что медведь ушел. Тогда Суровея попыталась вылезти из своей могилы. Но едва высунула голову из нагромождения валежника и кусков дерна, как медведь оказался рядом: видно, затаился поблизости. Теперь он снова навалился на непокорную добычу и стал упихивать в глубь кучи. Сжавшись, бедняга Суровея не смела кричать и сама постаралась притвориться мертвой. Что было нетрудно: от ужаса и близости страшной смерти все члены ее окоченели. Медведь стал рыть дерн вокруг и набрасывать на кучу новые и новые куски. Суровея лишь сумела лечь скрючившись, чтобы земля не падала на лицо, и беззвучно призывала чуров на помощь.

Сопенье, треск и топот снаружи наконец стихли, но Суровея не шевелилась и не пыталась выбраться, уверенная, что зверь где-то близко, стережет ее. Сама не знала, долго ли лежит, но в щели ее неряшливой лесной могилы еще сочился дневной свет, когда снаружи раздались выкрики и шум. Кучу валежника разбросали, и Суровея увидела искаженное от ужаса лицо собственного своего свекра, а позади него и других лебединских мужиков с топорами и рогатинами в руках.

Девки, с которыми она ходила, сбежали из малинника, разроняв набирушки, примчались в весь и позвали людей – Суровейку медведь заел! Кинулись, надеясь отбить недоеденное тело. Нашли могилу по широкому следу – где медведь волоком тащил свою жертву. На полпути подобрали сорванный повой и платок – зацепился за выступ корня. Когда же Суровея шевельнулась и сама полезла на свет, мужики в ужасе отшатнулись прочь и пустились было бежать – как не побежали бы, наткнись на того медведя. И что их винить, выглядела Суровея жутко: вся оборванная, залитая кровью, засыпанная землей и всяким лесным сором. Ударом лапы по голове медведь сорвал ей клок кожи с черепа – хорошо, повой и шерстяной плат смягчили удар, – одежда висела на исцарапанном теле клочьями, даже сорочка оказалась разорвана. Чтобы вести домой, пришлось завернуть ее в те мешки, что приготовили для мертвого тела. Но, к ее же собственному удивлению, на теле не оказалось настоящих ран – лишь царапины, ссадины, синяки, полученные, пока медведь волок ее и дважды закапывал. Одно-два ребра треснули, да и все.

Вымытая в бане с целебным липовым веником, Суровея понемногу пришла в себя. Испекла пирог с курятиной и отослала в лес – выкуп своей жизни. И хотела уже жить дальше обычным образом… как вдруг обнаружила, что беременна.

К тому времени у Суровеи, замужней молодой бабы, уже имелись две дочки, так что ничего особенного в этом не было. Но вспыхнул слух: не от медведя ли понесла? Не было ли чего такого – Суровея не помнила, поскольку от удара по голове какое-то время провела в беспамятстве. Но ее избитое тело, разорванная сорочка, налипшая медвежья шерсть, а еще само то, что она осталась жива, наводили на мысли – не на еду она медведю понадобилась…

Муж, Теребень, от нее отрекся: медведь его первым заест, если отнимет облюбованную бабу. Обратно в родительскую весь ее тоже не приняли: от двух младших сестер после «сватовства медведя» отказались женихи. И беднягу стыря малого припомнили: не то род их чем обидел Хозяина, не то просто ему по нраву пришелся, но связываться с ним никто больше не хотел. Чтобы отдать дочерей замуж и не держать дома роду на позор, деду пришлось ездить в даль далекую, через три волости. А в Лебедичах с тех пор строго-настрого запрещалось ходить по ягоду замужним бабам.

Суровея нашла приют в Невидье – единственном месте, подходящем для таких, как она. Рана на голове зажила, на этом месте даже снова выросли волосы, но только совсем седые [19] История женщины, которую медведь прикопал живой, подлинная, включая седую прядь на голове (но кроме беременности). Она случилась в наши дни, правда, не с городской жительницей, а с женщиной из народа, который и сейчас живет в самом тесном общении с тайгой. .

В Невидье и родилось ее дитя. По виду малец не отличался от обычных – ни шерсти на ногах, ни клыков во рту, ни медвежьих ушей, ни еще каких примет лесного рода на нем не было, и Толкун-Баба даже было усомнилась: верно ли медвежий сын? Нос точно как у Теребеньки! До семи лет мальчик оставался при матери, а потом его забрал к себе дед Лукома. Постепенно былая уверенность вернулась: Суровей Суровеич вырос крупным, сильным и угрюмым. Жить с людьми ему было не суждено, и он их почти не знал. Дед Лукома вырастил его, но с двенадцати лет при себе, с другими отроками, приходящими на выучку, не держал, а устроил ему берлогу в лесу. Дедовы ученики видели Суровея редко, но никто не возвращался в белый свет, не сразившись с ним. Отроки выходили на него втроем – только так у них и появлялась надежда его забороть. Иные из-за него лишний год, а то и два ходили без жениховского пояса – пока не одолеют. Говорили с обидой: такой удалой, чтоб сборол его в одиночку, не народится, пока медведь еще какую бабу в лес не уволочет.

Под серым платом седая прядь в волосах постаревшей Суровеи не была видна. Да пожалуй, отметила Карислава, у «медвежьей женки» сейчас вся голова седая, она ведь живет здесь, в Невидье, уже более двадцати лет. Карислава застала «медвежонка» еще при матери – его отправили к деду Лукоме на третьем году обучения Кариславы. Взрослым она его и не видела, только слышала рассказы хотимировских отроков.

Толкун-Баба не сказала ей, откуда у Яры возьмется «священное дитя». Но Карислава и сама понимала, на кого укажет Толкун-Баба как на лучшего посредника между миром людей и богов.

О том, что русы двинулись от Хотимирля вверх по Горине, дружина Коловея проведала два дня спустя. Не было среди деревских ратников такого хитреца, чтобы умел бегать серым волком и летать сизым соколом, поэтому оставленным близ Горины Лихарю с пятью парнями потребовалось время, чтобы вернуться к Припяти и пройти по ней немного выше – туда, где в лесном стане ждал их Коловей с остальными людьми. С воды видели две-три пустых, брошенных жителями веси – все попрятались от русов по лесам, за болотами.

Прежде чем устроить стан и выжидать, древляне долго и жарко спорили. Многие стояли за то, чтобы сейчас же объявиться перед Благожитом и предложить ему свои топоры. Объединившись с дреговичской ратью, можно было наголову разбить уступающих числом киян. Ни один рус не вернулся бы с Припяти и головы их вожаков висели бы на кольях городца и святилища. Это казалось так просто – решительный натиск, и нет его, Святослава киевского, нет и дружины его. Только и останутся в преданиях горькие плачи матери по сыну.