Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Сокол над лесами [litres]

Вздохнув, Карислава коснулась золы кончиками пальцев, провела по лицу, нанося на себя знак принадлежности к Закрадному миру. Иначе не впустит ее Навь, не признает за свою. Угольки скрипели под ногами. Только если она пройдет через краду, Навь пропустит ее за ворота.

На серых бревнах тына виднелась резьба в виде змеиной чешуи: Навь – Змеево владение. За долгие годы ветра и дожди сгладили резьбу, но Карислава, привыкшая к ней, хорошо видела и чешуинки, и глаз Змея возле самых ворот. Остановилась, постучала.

– Кто там такой? – тут же откликнулся из-за тына суровый женский голос. – Человек живой, зверь лютой, дух лесной?

– Это я, Карислава, Истимирова дочь, Благожитова княгиня. Прошу Толкун-Бабу повидаться со мной.

– Нет ли с тобой кого?

– Я одна, – Карислава удивилась. – Кто же со мной пойдет?

Послышался стук засова, створка слегка приоткрылась. В щели показалась берестяная личина. Одетая в серую свиту из грубой шерсти и серую же рубаху небеленого льна, чернавка держала в руках топор на длинной рукояти.

«Это еще что за новости?» – едва не воскликнула Карислава, но сдержалась. Она ведь якобы не видела ни саму отворившую, ни оружие в ее руке.

Молча она прошла за ворота и направилась к самой большой из шести изб, стоявших кольцом внутри тына. Посередине высились два идола – рогатый Велес с посохом и Марена с серпом. Карислава поклонилась им, не приближаясь. Краем глаза заметила, что перед избами на завалинках сидят еще три чернавки, и у каждой под рукой какое-то оружие – топор или копье. Оглядываться на них было нельзя – берестяные личины делали обитательниц Невидья невидимыми для живых. Но что это значит? На кого Толкун-Баба исполчилась? Что за ворог ей грозит – здесь, в тайном священном месте?

Яры нигде не было видно. Карислава знала здесь в лицо не всех – часть маренушек и чернавушек появились за те семь лет, когда она сама уже обитала в Хотимирле, – но уж Яру она угадала бы под любой личиной.

Вот она! Отворилась дверь большой избы, наружу скользнула девушка в белой сорочке и белой вздевалке. Встав возле двери, Яра опустила руки и попыталась придать лицу важное выражение, но ее губы морщились от улыбки. На ней личины не было, и Карислава, даже делая вид, что не замечает ее, не могла не улыбнуться. Она всегда любила дочь своей сестры, которую проводила сюда восьмилетней девочкой.

Часто с ней встречаясь, Карислава видела, как Яра растет, но не придавала этому значения. А теперь взглянула на нее новыми глазами – и поразилась увиденному. Перед ней стояла зрелая дева, одного с ней роста. Короткий нос, как у матери Яры и самой Кариславы, казался толстоват, но стоило девушке улыбнуться, показывая крупные белые зубы – из них два передних немного выдавались из ряда, – в сочетании с этой широкой, открытой улыбкой широкие крылья носа придавали лицу своеобразную яркую прелесть. Большие серые глаза, густые прямые брови, довольно темные при светло-русых волосах, белая кожа и румянец, как на полусозрелой ягоде земляники – каждая черта в ней дышала молодой свежестью, здоровьем и жизненной силой.

– Я не могу к камню приходить! – торопливо шепнула Яра Кариславе. – Меня с самых похорон за тын не выпускают.

– Почему? – изумилась Карислава.

– Не знаю!

Яра лишь двинула бровями, выражая свое недоумение, и скользнула в сторону, чтобы чернавки во дворе не заметили их беседы. От скорби по брату Яра уже оправилась. Она ведь рассталась с Будимом семь лет назад и запомнила его мальчиком, которого и так давно не было на свете. Тот юный жених, что лежал на краде, был ей совсем незнаком. Она горевала о такой тяжкой потере для рода, хоть отец и говорил, что нужно гордиться.

«Но почему в старинах не поется, как витязь молодой гибнет? – спрашивала она в отчаянии Толкун-Бабу, когда они только получили весть и собирались в Хотимирль – готовить тело к погребению. – Ведь он всегда побеждает кагана аварского, жену получает и каганство во владение…» – «Будимир и победил Змея своего – уполз ведь Змей, – отвечала ей старуха. – И жена у него будет, и владения он получит теперь такие, каких в наших краях не сыскать…»

Карислава прошла в избу, девушка осталась снаружи – должно быть, Толкун-Баба ее выслала. Карислава не удивилась бы, если бы владычица этого места заранее знала, с каким разговором явилась к ней гостья.

Толкун-Баба ждала Кариславу в окружении орудий священного своего труда, знаков ее власти. На стене висело одеяние из волчьих шкур, бубны, личины – берестяные и кожаные, и одна из высушенной волчьей морды. С одной стороны от лавки было прислонено помело, с другой стояла долбленая ступа с высоким пестом. Толкун-Баба была уже весьма стара. За последние лет пятнадцать она если и изменилась, то мало, лишь еще сильнее сгорбилась. Карислава хорошо ее знала – когда-то она сама прожила в этой самой избе целых семь лет, – но если бы ее кто попросил рассказать, как выглядит Толкун-Баба, пришла бы в затруднение. Стоило подойти к ней шагов на десять – и ощущение исходившей от нее силы накрывало, будто полотно. Карислава привыкла видеть ее внутреннюю сущность и едва замечала внешние черты. Невысокая от природы, к старости Толкун-Баба еще сильнее ссохлась. Небольшое лицо ее исчертили глубокие морщины, в складке рта с годами появилось что-то жесткое, мужское. Подбородок покрывали довольно длинные седые волоски – старуха выжила из самой своей женской природы и теперь казалась иномирным существом, лишенным даже пола. Таким же жестким был и взгляд серых глаз: под взглядом их люди ежились. В иных землях старшую жрицу Нави называют Железная Баба – вот и здешняя владычица казалась железной внутри. Вся в белом, с белым платом на голове, Толкун-Баба по ощущениям занимала эту довольно просторную избу целиком. Кроме нее, никого и ничего здесь нельзя было заметить. Разве что три женских, безбородых идола в переднем углу, повязанных платами – «бабки»-чуры.

– Будь цела, мать! – Карислава почтительно поклонилась. – Благо тебе буди, что допустила к себе.

– Ждала я тебя! – вопреки своему суровому виду, в обычные дни Толкун-Баба держалась приветливо. – Знала, что придешь. Муж прислал?

– Да. Ты уже и то ведаешь, о чем говорить хочу?

Толкун-Баба кивнула ей на лавку, поставленную углом. В длинной доске виднелись отверстия – сюда вставляли прялочные лопаски, когда осенью и зимой марушки сидели за пряжей. Сейчас будущая кудель еще зеленела в поле, и лопаски ждали своей поры на полках под кровлей.

– А что у вас за тревога? – Карислава вспомнила чернавок с топорами. – На кого вооружились? Неужели руси боитесь? Так их же нет давно. Ушли все вниз по Горине. Если и воротятся, то не теперь. Наши мужи думают, зимой, может.