Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Сокол над лесами [litres]

– Нет, вижу, брат, не весел ты! – воскликнул Людомир и поднялся на ноги. – Хорошо твое пиво, – он быстро допил то, что было у него в чаше, и перевернул ее вверх дном, – да веселья мало в нем! Я тому горю помогу! Я тебе мед привез такой, что слаще его нигде нет!

– Нету такого меда на свете, чтоб горе мое подсластил, – качнул головой Благожит.

Даже собственная чаша ему напоминала, как совсем, казалось, недавно пили на поминальной страве по Будиму. Не слишком и вызрел мед, поставленный после рождения княжеского сына в расчете на будущую свадьбу. Вышла свадьба «мертвая» – сама судьба не вызрела…

– А вот есть! Хочешь, об заклад побьемся, что взвеселит мой мед сердце твое, так что плясать пойдешь? – прищурился Людомир.

– Смеешься ты надо мной, брат! – Благожит нахмурился.

– Сам сейчас засмеешься! Ну, что поставить в заклад?

– Что тебе надобно-то? – Хозяин даже растерялся от такого напора.

– Ты ставь красную девицу… – Людомир взглянул на Кариславу, будто речь шла о ней. – А я ставлю добра молодца, – он кивнул на Жировита. – Выиграю – моя девица, проиграю – твой молодец!

Хотимиричи загомонили, кое-кто и засмеялся этому хитро составленному условию. Людомир клонил к свадьбе, делая большой крюк, как оно и полагается в этом деле.

– Будет случай… – начал Благожит, – найдутся и у нас меды стоялые, да только пока не видать его.

– Такого – не найдется! – решительно мотнул головой Людомир. – Не на малине мой мед ставлен, не на вишне, не на смородине…

Волынский князь сделал знак своим отрокам. Они вернулись к укладке, оставленной у входа, и вдвоем с натугой вытащили липовый бочонок. Все в обчине с любопытством следили, как бочонок несут к столу и ставят перед Людомиром.

– А ставлен тот мед, – уже без улыбки тот взглянул на Благожита, – на голове человечьей.

Все притихли: по виду Людомира и голосу было ясно, что он не шутит.

– Что же это такое? – вскрикнула Карислава.

Известно мудрым людям, что за меды ставят на человечьих головах и по каким случаям. «Коли нет у тебя, княже, пивного котла – вот тебе буйна голова…» Древнейший способ перенимания силы – сделать чашу из головы сильного, чтобы победитель вкушал из нее мощь побежденного врага. Глядя в темные глаза Людомира под густыми бровями, Карислава лихорадочно пыталась сообразить, что такое он мог привезти – и зачем? Не было слышно, чтобы волыняне одерживали победы в ратном поле…

– Здесь – голова! – Людомир слегка постучал суставом согнутого пальца по крышке бочонка. – Голова врага твоего кровного. Святослава, Ингорева сына.

Стояла такая тишина, что слышно было ветер за стеной. В обчине сидели с полсотни человек, но, казалось, никто даже не дышал.

– Что ты такое говоришь? – почти прошептал Благожит. – Голова… Свя…

Страшно было повторить услышанное вслух. Как ни дика была мысль о такой жестокой шутке, мысль о том, что это правда, казалась еще неимовернее.

– Правду говорю! Да пусть меня Перун побьет от головы до ног, если лгу!

– Пусть тебя так боги обманут, если ты меня обмануть хочешь! – воскликнул Благожит и встал, но тут же снова сел. – Как у тебя… как ты… где ты найти мог… Святослава голову?

– Не в чистом поле я ее нашел, не в лесу под кустом. Привезли мне голову сии добры молодцы, роду деревского, – Людомир показал на своих спутников в белых свитах, и все взоры обратились на них.

– Русы ушли от нас… по Горине вверх! – воскликнул Путислав. – Где же вы их повстречали?

– Поведай добрым людям повесть твою, Коловей, – предложил Людомир.

Коловей встал и принялся рассказывать: как древляне преследовали русов по Горине, как гнались за ними на волоке, как устроили налет на стан. Рассказал о битве перед княжьим шатром. И о том, как сам нанес смертельный удар юному князю, которого узнал по шелковой красной рубахе.

– Было б в руках и тулово его – сжечь бы его и по двенадцати полям прах развеять, – закончил Коловей. – Да больно много людей у него было – не совладать со всеми. Голову взяли и ушли. Вот теперь здесь она, в меду.

– Желаешь видеть мертвые очи врага твоего? – Людомир приподнял бровь, глядя на Благожита. – Я видел. И впрямь он отрок, еще ус не пробился, а сколько зла уже принес внукам Дулебовым. Зато теперь покончено со злом. Не губить змеенышу больше мужей, не полонить жен, не сиротить малых детушек, не осквернять могил дедовых. Так что, неужто не развеселил тебя мой мед?

– Чтоб земля не приняла костей его и чтоб род его прервался, как жизнь прервалась! – выдохнул Благожит, не отводя глаз от бочонка и еще не смея поверить.

Хотимиричи переглядывались: мысль о мертвой голове в меду навевала жуть, но и убедиться хотелось. Каждый надеялся, что кто-то другой посмотрит и подтвердит, что все правда. Но то, что Змей-разоритель воплотился на сей раз в безусого отрока, делало его, пожалуй, еще страшнее, чем если бы это был зрелый муж навроде Людомира.

– Твой сын отомщен! – добавил князь волынский. – Спокойно пусть прах его в земле лежит, пока земля-мать заново его в белый свет не выпустит. Пусть веселится душенька его с дедами – возвращен погубителю его кровавый долг.

Благожит сглатывал, не находя слов. Нужно было радоваться, веселиться. Но ужас не отпускал, и даже в шуме ветра за стенами обчины слышался стон…

Такой удачи Людомир не предвидел. Когда, через полмесяца после битвы на волоке, древляне прибыли к нему в Волынь, он и правда приказал открыть бочонок и обмыть мертвую голову: хотел сам убедиться, и у него смелости на это зрелище хватало. Трудно было поверить, что этот отрок и есть Святослав киевский – юный Перун, вождь воинственной руси, покоритель земли Деревской и мститель за отца своего. Дитя же совсем… У самого Людомира старший сын был в тех же годах.

Но древляне рассказали все до мелочи: как преследовали русов по Горине, как посылали самых ловких на развед, как Берест видел юного князя, когда слуги возили того по поляне на щите и кричали ему славу – видать, все не могли нарадоваться гибели Будимира. Коловеевы отроки клялись своим оружием, раздобытым в Перезванце, ели землю из-под правой ноги, что не солгали ни единым словом.

Людомир потребовал полных клятв не потому, что сомневался в доблести древлян. Ему нужно было привыкнуть к мысли об этакой удаче. Ни одному витязю из сказаний так не везло.

Голова того, кто мог стать его злейшим врагом на много лет, лежала перед ним на деревянном блюде, будто запеченная свиная голова на Карачун.

– Недолго полетал ты, соколик… – произнес Людомир, глядя в бледное лицо с полузакрытыми глазами. Уже дней пятнадцать эти глаза были залиты медом, но не сладким виделся им белый свет. – Вот и подбили тебя каленой стрелой… Батю еще догнать успеешь. Кончился ваш род в Киеве-городе. А затем, дайте божечки, кончится и племя ваше на Днепре. Снова будет жить всяк род славянский обычаем дедовским, сгинет и память, что за русь такая была. Как обры сгинули, что силой своей хвалились, да не оставили ни племени, ни наследка. Дед твой Олег до Царьграда ходил, отец сколько земель примучил, а на тебе счастье-доля кончилась – сронил ты голову с плеч в темной чаще, на болоте глухом. Там и был твой Царьград. А теперь ни славы тебе, ни памяти.