Анжело Мария Рипеллино - Магическая Прага

У Сейферта тема весны становится знаком того, что Прага устоит, продлится, несмотря на бег времени и изменения всех земных вещей, несмотря на нападки и произвол калибанов [441] Калибан – персонаж пьесы Шекспира “Буря”. Его имя стало нарицательным в значении “грубое, злобное существо; чудовище”. – Прим. пер. . Но кадры этого калейдоскопа пронизывает еще один мотив – мотив возвращения. Возвращение в Прагу – прибежище горемык и порт для потерпевших крушение – частый мотив чешской поэзии в годы немецкой оккупации и отправная точка музыкальной и грустной поэмы “Ян гусляр” (“Jan houslista”, 1939) Йозефа Горы. Герой поэмы, охваченный ностальгией, возвращается на родину, в места своей юности. В те годы поэтам, прежде очарованным иностранными “чудесами”, каждый побег родной Богемии стал вдруг казаться розовым кустом, каждая тряпка – золотом и пурпуром. Ласточки возвращаются в свои гнезда. После скитаний по всемирному лабиринту Сейферт – представитель поколения, отстаивавшего экзотику, бегство в Париж и в дальние страны (Константин Библ, его товарищ по группе “Деветсил” [442] “Деветсил” ( чеш . “Devětsil”) – Ассоциация художников и писателей социалистической ориентации, основанная 5 октября 1920 г. Ее влияние на чешское изобразительное искусство, литературу, архитектуру, фотографию и дизайн продолжалось и после формального закрытия группы в 1931 г. Название означает, с одной стороны, “девять сил” (предположительно, имелись в виду традиционные девять муз), а с другой – связано с лекарственным растением девясилом, которое трудно вырвать целиком с корнем и которое “полезно для пчеловодов, поскольку его многочисленные цветки богаты нектаром”. – Прим. ред. , в своих странствиях добрался до далеких королевств Явы), – возвращается в Прагу, рай души, город, которым он пренебрег. Ибо написано: “in nidulo meo moriar” ( лат . “в гнезде моем скончаюсь”, Иов 29:18) [443] И говорил я: в гнезде моем скончаюсь, и дни мои будут многи, как песок (Иов 29:18). – Прим. ред. .

В годы нацистской оккупации другой пешеход гуляет по Праге, “vratký kráčivec”, “шатающийся пешеход” из небольшой поэмы “Первый завет” (“První testament ”, 1940) Владимира Голана. Такой тощий, что “смог бы заснуть в шляпе”, “kráčivec”, или “сама будничность” (“všednost sama”), с первыми рассветными лучами выходит погулять по безлюдной столице, чтобы поделиться с птицами сладкими крошками. У “kráčivec” зловещий, сомнамбулический вид, точно он – юноша, разбуженный доктором Калигари [444] Речь идет о сюжете фильма “Кабинет доктора Калигари” ( нем . “Das Cabinet des Dr. Caligari”) – знаменитого немого фильма, положившего начало немецкому киноэкспрессионизму (1920). – Прим. пер. , только с шарфом на шее, дыхание у него “тяжелое и хриплое”. При его приближении “казавшиеся мертвыми”, спавшие летаргическим сном, просыпаются и выходят на улицу [445] Vladimír Holan . První Testament, cit., s. 9–10. . В толчее пешеходу слышны обрывки разговоров, бессмысленные реплики, приветствия, крики уличных разносчиков и газетчиков – “Abfälle der Umgangssprache” ( нем . “отбросы разговорной речи”), словесный мусор, который, скапливаясь, слагается в некое подобие “мерц-поэзии” [446] “Merzdichtung” – неологизм поэта-дадаиста Курта Швиттерса, слагавшего что-то вроде поэтических коллажей из отрывков цитат из журналов, каталогов, плакатов, от слова “Kommerz” ( нем . “коммерческий”). – Прим. пер. . После утренней прогулки печальный “kráčivec” возвращается в свою “могилу”. Этот мрачный персонаж, вышедший из похоронных танцев богемского барокко, хорошо вписывается в жуткий паноптикум, описанный Голаном в дни войны, в его пронзительный калейдоскоп призраков и усопших душ, в его “инферналиану”, словно спроецированную криво чадящими фитилями масляных фонарей.

Существует тесная связь между “kráčivec” Голана и “noční chodec”, “ночным пешеходом” – лейтмотивом поэтов и художников, создавших в годы оккупации “Группу 42”. “Ночной пешеход” мельком упоминается уже в 1926 г. в небольшой поэме Незвала “Дьявол”. Теперь он становится главной темой целого направления в чешском искусстве и литературе. Поэты и художники “Группы 42” предпочитали описывать с сюрреалистической одержимой тщательностью самые обшарпанные уголки большого города, подчеркивая монотонность тусклой жизни в индустриальных кварталах и на окраине, где дома затеряны среди болот и бурьяна [447] См. Jiří Kotalík. Několik poznámek o Skupíně 1942, в: Život, 1946, 4–5; его же: Moderní československé malířství, в: Československo, 1947, 3. . Это уже не “чудеса”, вновь открытые Незвалом на заре Великой Тьмы, а жирный, больной воздух окраинных районов: Голешовице, Дейвице, Коширже, Нусле, Подбаба, напоенных отчаянием, отвращением и печалью Праги в скудные времена Протектората. Прага, над которой им чудится жуткий газометр из Либени [448] Либень – пригород Праги, теперь один из ее районов. – Прим. пер. , возникающий на картинах Франтишека Гросса как огромный металлический шар, – монстрообразный круглый гриб [449] См. Jiří Kotalík. František Gross. Praha, 1963; František Gross. František Gross. Praha, 1969. , встроенный среди домов-казарм.

Деревянные изгороди, трущобы, ржавые садовые решетки, потемневшие, пыльные стены, пустынные депо, мосты, скотобойни, фонари на длиннющих столбах, огромные свалки отходов и лома, словно с барахолки ( нем . “Tandlmark”), гостиницы на час, таверны, похожие на мышиные норы, писсуары из рубероида, рекламные объявления на безглазых развалинах заброшенных домов – таков печальный пейзаж, превалирующий в картинах и стихах участников Группы. Только один из художников – Камиль Лотак (1912–1990) удаляется фантазией к началу века, возрождая на своих полотнах со страстью, достойной коллекционера, старые автомобили со свалки, мотоциклы с колясками, аэростаты, бипланы, рекламу дизельного топлива, старые гоночные машины. Учитывая одержимость, с которой он изображает аэростаты, я причислил бы его к тем “ballonistes” ( фр . “приверженцы воздушных шаров”), которые в “Робуре-Завоевателе” Жюля Верна яростно защищают свои “ballons dirigeables” ( фр .

“управляемые воздушные шары”) в споре с теми, кто превозносит летательные аппараты.

Ночной пешеход часто изображается на картинах Франтишека Гудечека (František Hudeček, 1909–1990) [450] См. Eva Petrová. František Hudeček. Praha, 1969. . В усыпанную звездами морозную зимнюю ночь он – таинственный посланник – проникает в казарменное единообразие домов. Над ним смыкаются тусклые (синеватые для светомаскировки) круги света высоких фонарей, вспышки переносных фонариков и свет звезд, распространяющий искрящийся ореол, словно свечки рождественской елки. Кажется, он пойман в ловушку, спрятан, как в головоломке, в геометрической феерии, в этом заговоре лучей, порой чертящих вокруг него широкие круги, словно он – мишень, по которой стреляют пересекающиеся ночные лучи. Периферия картины становится сценой для траурной иллюминации, космической мистерии, а путник-пешеход, сообщник магии ночи, словно сошедший с горы Снежки в “Пути Крконошском”, сам кажется скоплением падающих звезд и светящихся следов. Длинные аллеи фонарей, шарообразных, с рассеянным светом, накрытых колпаками, возвышаются над ним, словно канделябры в руках лакеев в ливреях над головой Карло Россмана в коридорах-лабиринтах виллы Поллундера в “Америке” [451] Франц Кафка. Америка / Пер. М. Рудницкого. М.: АСТ, 2014. – Прим. пер. . В этом пешеходе ощущается древняя пражская вера в звезды и в их влияние на судьбу человека.