Анжело Мария Рипеллино - Магическая Прага

Герой романа, Северин, тоже принадлежит к семейству ночных пешеходов – пораженный, он блуждает по таинственному, потустороннему городу, сверкающему мерцающими газовыми фонарями ( нем . “Gaslaternen”). “Стемнело, и Прага с ее печальными огнями лежала у его ног”. “Под ним в долине простирался город. То тут, то там сверкали огни, словно глаза сонных зверей вдали” [469] Там же, S. 77, 145. . Северину двадцать три года, он бросил учебу, утром работает в конторе, где его тело пронизывают холод и тоска. Он возвращается домой после обеда и падает без сил на кровать, чтобы проспать до вечера. Но вечером, как только зажгут фонари, он выходит на улицу и бродит, словно в китайском театре теней, меж чахлых и мигающих подобий фонарей, на которые можно повесить бирку “absonderlich” ( нем . “странный”) – “сделано в Праге”. Побледневший, взбудораженный, встревоженный, подобно уносимой ветром лани, он перемещается из одного заведения в другое, из какого-нибудь “Nachtkaffee” в какой-нибудь кабачок, не находя покоя.

В хрупком сюжете романа чувствуется болезненная усталость, надлом, доводящая до слез неизбывная “Zärtlichkeit” ( нем . “нежность”). Трудно не уловить связь между лихорадочным блужданием героя Леппина по ошеломившему его городу и мимолетностью его любовных увлечений; между боязливостью и неуемным любопытством, с которыми он, подобно лани, пускается в свои изнурительные ночные прогулки по “лабиринту”, и той неустойчивой чувственностью, что бросает его от одной женщины к другой в моменты пылкого опьянения. А затем неизбежно наступает депрессия, от которой нет спасения.

Леппин, “певец той, печально угасавшей, старушки Праги”, как писал Макс Брод, был “поэтом вечного разочарования” [470] Max Brod. Streitbares Leben. . Его “пешеход” – лишь скромная тень в съежившемся городе, подобном личинке ночного мотылька, словно сотканном из ночных чудес и сияния фонарей, страшащемся дневного света. Потому что, говоря словами Карела Гинека Махи, “свеча боится солнца словно вора” [471] Karel Hynek Mácha. Zápisník (1833), в сб.: Dílo, cit., iii, cit, d., s. 131. .

В своем странствии по лабиринту мира путник Коменского встречает чудаковатых астрономов и астрологов, которые, изучив соединения и противостояния небесных тел, изобретают предсказания и гороскопы. Всевед ведет его к террасе, откуда астрономы приставляют лестницы к небесному своду, чтобы дотянуться до звезд и измерить их траектории с помошью линеек, тросов, гирь и циркулей. Путник получает удовольствие от этой игры, но быстро замечает, что звезды ведут себя иначе, чем хотели бы астрономы. Именно поэтому последние жалуются на небесные аномалии [472] См. Коменский Я. А. Лабиринт света и рай сердца. .

Предсказательная астрология – непременный атрибут сути Праги, особенно Праги Рудольфа II. В воспоминаниях, относящихся именно к периоду с конца xvi по начало xvii века, Микулаш Дачицкий из Хеслова несколько раз упоминает о возникавших в небе падающих звездах, хвостатых призраках, летающих драконах и мерцающих огнях [473] См. Mikuláš Dačický Z Heslová. Paměti, cit, s. 239 (1577) 294 (1596), 347 (1619). .

Эпоха Рудольфа II кишела, метеорологами, астрологами и “гадателями по облакам” [474] Там же, s. 294 (1605). , которые, вынюхивая будущее, подобно охотничьим псам, узнавали по звездам знамения грядущих бедствий. Так, явление в небе непонятных и наводящих меланхолию огненных знамений предвещает эпидемии, предательство, финансовый крах, поражение в бою и любовную измену. Прага предложила убежище Тихо Браге и Кеплеру.

Я никогда не позволю хиромантке, что выпячивает грудь, качает головой и пронзает меня недобрым взглядом из стеклянной витрины в районе Пигаль, предсказать мне будущее по восковым куклам. Но придворные Рудольфа II поголовно жаждали знать свою “родословную”, которую астрологи начиняли явными небылицами, да и сам император жаждал, чтобы ему растолковали значения огненных испарений, что наблюдались в воздухе, угрожающе нависая над городом, подобно стрелкам Пауля Клее [475] Пауль Клее ( нем . Paul Klee, 1879–1940) – немецкий и швейцарский художник, график, теоретик искусства, одна из крупнейших фигур европейского авангарда. Направляющие стрелки были одним из многих абстрактных элементов, которыми Клее оперировал в своих картинах и теоретических рассуждениях о движении, в том числе в музыке. – Прим. пер. .

В драме Иржи Карасека из Львовиц [476] Иржи Карасек из Львовиц (1871–1951) – чешский поэт, писатель и критик. Творчеству свойственны черты декадентства и неоромантизма. Собранную им обширную частную библиотеку (48 000 томов) и коллекцию славянской живописи и графики (40 000 единиц) передал государству (ныне в Национальном музее литературы). – Прим. ред. “Король Рудольф” (1916) любовница монарха Гелхосса описывает его так: “мечтатель, удел которого – сплошной обман чувств, – мечтатель, с которым беседуют – лишь звезды и далекие голоса” [477] Jiří Karásek Ze Lvovic. Král Rudolf. Praha, 1916, s. 37. . А Имре Мадач в восьмой сцене “Человеческой трагедии” воображает, как Рудольф, пробудившись от дурного сна, просит Кеплера, изображенного в книге как одна из многочисленных реинкарнаций Адама, составить ему гороскоп. Адам-Кеплер, с помощью своего слуги Люцифера, тоже осваивает тщеславное ремесло предсказателя, чтобы удовлетворить жажду к деньгам своей фривольной жены Евы-Барбары, изменявшей ему с придворными.

Рудольфинская астрология пронизана тревогой и ощущением зыбкости, терзавшими его эпоху. Следующие строки Сейферта рисуют атмосферу того времени: “Телескопы ослепли от неразгаданных тайн вселенной, и глаза астрологов выпила смерть” [478] Ярослав Сейферт. Прага / Сб. Почтовый голубь (1929); пер. с чеш. М. Павловой; см. Ярослав Сейферт. Прощание с весной: избранная лирика. – М.: Радуга, 1987, с. 56. – Прим. пер. .

Мантия короля, словно в зеркале, отражает небесное звездное покрывало. От двух придворных астрономов, по всей видимости, не укрылась хандра Рудольфа II, его неуверенность в себе, надломленный дух, угрюмая мрачность. Макс Брод в романе “Путь Тихо Браге к Богу” (“Tycho Brahes Weg zu Gott ”) подчеркнул застарелую печаль Тихо, этого шагаловского патриарха, приехавшего после длительных скитаний по Европе в Прагу по приглашению императора уже старым и больным, с эскортом учеников, родственников и слуг.

В Кеплере и Браге, как и в Рудольфе II, обеспокоенность изменчивостью судьбы соединялась со стремлением к познанию неизвестного и удивлением перед высшей гармонией творения. Каждый из них мог бы повторить слова “удивительного кудесника” Незвала: