Анжело Мария Рипеллино - Магическая Прага

Сейчас я хотел бы, чтобы читатель познакомился с отрывком из романа Махи “Кршивоклад” (“Křivoklad”, 1830), полного светящихся искр и языков пламени, – отрывком, который должен был стать частью большого романа под названием “Палач” (“Kat”), по плану состоящего из четырех “остановок”, каждая из которых носила бы имя одного из чешских замков. Этот текст Махи, который своей драматичностью и богатством диалогов вызвал у Буриана желание инсценировать его [1116] В театре D 36 в 1936 г. См. E. F. Burian. Máchovo divadlo, в: Ani labut’ ani Lûna. Praha, 1936, s. 63–68. , опирался на узы, связывавшие Вацлава IV и его палача. Древние летописцы ненавидели этого монарха, единственного короля, к которому Незвал, по собственному его утверждению, питал симпатию [1117] Витезслав Незвал . Пражский пешеход. : и действительно, в хрониках говорится, что Вацлав ходил по кабакам в сопровождении своего палача, которого называл “приятелем”, якшался со всяким сбродом, душил священников, обезглавливал знать, поджаривал на вертеле нерадивых поваров, спускал на жену бешеного пса, который искусал ее до смерти [1118] См. Karel Krejčí. Symbol kata a adsouzence v díle Karla Hynka Máchy, в: Realita slova Máchova, cit, s. 236–237; id., Praha legend a skutečnosti, cit., s. 84–87. . Подобная клевета звучит про него и в рассказе Махи: “Утром король Вацлав или, как его называли пражане, Вацлав Ленивый, приговаривает к смерти пятерых, которые ему кажутся виновными, в полдень его приятель с помощью меча отправляет их в мир иной, а вечером за бокалом вина они оба оплакивают это убийство, продолжают сетовать, пока у них не начинают языки заплетаться и их, мертвецки пьяных, не относят в постель” [1119] Karel Hynek Mácha . Křivoklad, в: Dílo, cit., II, s. 12. .

После того как поэт в мельчайших подробностях описывает скорбные взгляды, пылающие взоры, гримасы, ехидные ухмылки, меняющуюся мимику палача, весь рассказ целиком можно назвать трактатом о физиогномике или мимике лица. Эти два персонажа словно участвуют в игре противоположных цветов – король (в белом одеянии с серебряной отделкой) и палач (в черном плаще с красным подбоем) сливаются в единую чудаковатую фигуру с двумя лицами: одна и та же сомнамбулическая грусть, одна и та же тревога. Только король стыдится своей власти и мечтает раствориться среди простого люда, тогда как палач жаждет сбежать из этого ничтожного государства, которое бесконечно мучает его. На самом деле, как оказывается в итоге, палач – это незаконнорожденный племянник Вацлава III, последний из рода Пшемыслов, и он избрал эту жуткую профессию, чтобы поиздеваться над человечеством из боязни унижения. В этом палаче, который устремляет свой взор в бесконечность, измученном мечтателе, смахивающем на Пьеро, в этом палаче, который за взрывами развязного дьявольского смеха скрывает свой траур, Маха изобразил самого себя, свое отчаяние, свою хандру поэта-романтика [1120] См. F. V. Kreiči. Karel Hynek Mácha. Praha, 1916, s. 28–29; Albert Pražák . Karel Hynek Mácha. Praha, 1936, s. 113–114. .

Королевское происхождение и ужасное настроение палача; любовь девушки (по имени Милада) к палачу, который казнил ее отца; грустные песни в исполнении Милады под аккомпанемент арфы; истощение и смерть девушки, и к тому же арфа, замки, тюрьма, катафалк, в котором в конце вся в белом лежит Милада с мечом палача на груди: все сцены, приемы, мотивировки, встречающиеся в этом рассказе, уходят корнями в эпоху романтизма. Главный атрибут – меч – постоянно появляется на страницах рассказа: если палач являет собой вырождение королевской чести и упадок старинной славы, то меч – символ королевского достоинства – превратился в рабочий инструмент палача [1121] См. Karel Krejčí. Symbol kata a adsouzence v díle Karla Hynka Máchy, в: Realita slova Máchova, cit, s. 253. . “О меч! Ты мой призрак (симулякр)”, – воскликнет палач в конце, когда найдет его на теле умершей Милады [1122] Karel Hynek Mácha . Křivoklad, cit., s. 50. .

Превращение наследного принца в палача, вернее, в отверженного, связано с темой уязвленной чести чешского народа, живущего после поражения на Белой горе, с благоговением и самоопределением чехов. В музыке этих невеселых времен звучит лейтмотив, а именно в песенке “О король! Спокойной ночи!”, пронзающий до глубины души, знак угасания и усталости, одновременно заклинание и скорбное приветствие, вкратце излагающее судьбу палача, короля, Милады, демонстрирующее быстротечность жизни, бренность власти, finis Bohemiae – конец Чехии [1123] Bohumil Novák. Cetha a zážitek jako prameny básníkovy tvorby, в: Vèčný Mácha (Památník českého básníka). Praha, 1940, s. 132–133. . О король! Спокойной ночи! Романтизму удается возвысить образ палача. В драме “Пражский еврей”, выстраивая связь между злоключениями раввина Фалу-Элиаба и Яна Мыдларжа после событий на Белой горе, Коларж ставит еврея и палача на одну ступень, они оба гнусны и гонимы. В стремлении облагородить образ палача, автор делает его спасителем: в жажде спасения, Мыдларж, палач-патриот, отказывается убивать двадцать семь человек, оставляет в живых раввина и Верену, обвиненных в колдовстве и мятеже против Габсбургов.

О король! Спокойной ночи! Чешские писатели – авторы скетчей в своих небольших сценках о льстецах и подлизах переделают этот живой топор, эту карательную бутафорию, эту несчастную каналью, этого первенца дьявола в бедную парию, в ничтожество, вечно скрывающегося человеческих глаз, которое произносит основные высказывания, но и выеденного яйца не стоит и, как от чумы, бегает от своих прямых обязанностей казнить виновных. Палач, сверженный со своего пьедестала, потерявший уважение народа, без сомнения, стал одним из несчастных и обездоленных.

Слезливые, мелодраматические истории вертятся в основном вокруг несчастной судьбы палача. Они и вправду заставляют пустить слезу. Потому что палач, бедняжка, живет, словно в дремучем лесу, изгнанный людским сообществом, будто бы его зловонное дыхание отравляет воздух. Запутавшийся в веревках и крюках, с помощью которых палачи стаскивают трупы с эшафота, пропитанный кровью и желтоватыми желчными выделениями, он проводит бессонные ночи один на один с призраками тех, кого он, с помощью веревки или топора, отправил в мир иной. Он проникает в город через специальный проход – дыру в городской стене. В храме Святого Валентина для него отведен отдельный уголок. В кабаке у него отдельный стол с собственным стаканом, обожженным в печи, и если он решает потанцевать со своей светлейшей женушкой, то платит музыкантам, которые каждую ноту будут сопровождать гримасами и ухмылками; после танцев хозяйка гостиницы с опаской подметает и моет пол, потому что поговорка гласит: “Замараешься – пеняй на себя”. Кто идет на похороны палача, куда сами могильщики приходят неохотно, всегда идет перед гробом, потому что идти за ним считается позорным. А во время казни вельможи не желают, чтобы палач прикасался к ним своими мерзкими руками [1124] Josef Svátek. K dějinám katû a poprav v Cechách, в: Obrazy z kulturnich dějin českých, cit., s. 141–142, 183, 185–186. . Палача хвалят за то, что он хорошо завязал узел или хорошо отрубил голову. Но, не дай Бог, удар был бы плохим: возбужденный люд не пощадит неумелого палача и безжалостно погонит его прочь. Дачицкий рассказывает, что в Праге в 1588 г. взбешенный сброд избил двух палачей камнями, потому что им не удалось отрубить голову жертве даже с третьей попытки [1125] Mikuláš Dačický z Heslova . Paměti, cit., i, s. 163; См. также Josef Svátek . K dějinám katû a poprav v Cechách, в: Obrazy z kulturnich dějin českých, cit, ii, s. 186–187. .