Сергей Михеенков - Власовцев в плен не брать

Дома Зинаиду ждало письмо.

Вот и отвоевался ты, Нелюбин. Списан подчистую. Все заботы позади… Кондратий Герасимович думал свои думы, курил самокрутку, пуская дым на простор, где он тут же таял среди тёмной листвы сирени. Он и верил, и не верил, что с ним произошло. Как в дыму. А чем тот дым пахнет? Да всё тем же, чем и всегда, – порохом, горелым мясом да горем. Чем ещё может пахнуть дым на войне.

– Дым на войне, ёктыть, вовсе и не дым, а копоть.

Он вдруг спохватился, что разговаривает вслух. Такое с ним началось недавно, здесь, в госпитале. Как очнулся после операции, так и начал с собой разговаривать. Народу кругом вроде много, а поговорить по душам не с кем.

Попался один капитан, танкист, привезли его из-под Могилёва, вроде подружился с ним. До войны капитан тоже председательствовал в колхозе, в Ярославской области. Но унесли его на операцию, осколок под лопаткой сидел, гноиться начал, а оттуда, из операционной, – в холодный подвал. Пошёл с ним попрощаться.

Лежит ярославский председатель в одном белье… Махнул Нелюбин рукой и пошёл курить в сквер. На следующий день утром умерших погрузили в машину и повезли на Пятницкое кладбище.

Ногу ему отмахнули как раз по колено. В госпитале таких, как он, было много. Вышел как-то раз в город, папирос купить, походил по улице, посидел на лавочке возле базара, посмотрел, чем народ живёт: и там много инвалидов, войной калеченных. Не один, стало быть, он такой несчастный. Эх, да что там, ёктыть, встрепенулся Нелюбин, главное, живой! Живой и на остальные органы и конечности невредимый! А такому жить можно. Подумал: не жених, мне перед невестой цыганочку не плясать, а ту, которая постарше, не ногами обхватывать… Так что, Кондратушка, успокоил он себя, справимся, брат ты мой, и с этой ратью.

Беспокоило его больше другое. На запрос, который поступил по месту жительства, пришёл ответ: село Нелюбичи Смоленской области уничтожено немецко-фашистскими захватчиками летом 1943 года, население угнано на запад, в основном в Могилёвскую область… Значит, мои ребятушки сейчас как раз их вызволяют из немецкой неволи, подумал Нелюбин.

Подумал и вспомнил Воронцова.

Саньку Воронцова он теперь вспоминал как сына. Выживет ли? Наступление шло успешно. Их армия тоже пошла вперёд. Иногда в сводках диктор называл номера знакомых дивизий и полков. Дерутся. Вперёд пошли. Много городов и деревень освободили. Живы ли его боевые товарищи? Он-то знал, какая там теперь кровь льётся, если начались такие события. Вперёд пошли сразу несколько фронтов. Вся громадина сдвинулась на запад. Это танкам нужна солярка, машинам да самолётам – бензин. А война кормится солдатской кровушкой. И выбирает она, распроклятая, ту, которая помоложе. А молодых всегда жалко. Даже на войне.

Выписали его из госпиталя в конце лета. Сводки к тому времени стали поспокойней. Фронты, и наступавшие, и оборонявшиеся, изнемогли, израсходовали вооружение, технику и людей и притихли. В газетах писали: Красная армия освободила Белоруссию и часть Польши, войска продвинулись вперёд до шестисот километров, в «котлах» под Бобруйском и Минском взято в плен более 100 000 немецких солдат и офицеров, огромное количество военной техники и снаряжения, разгромлены 38 немецких дивизий, в плен взято 22 генерала, 10 убито. Общие потери противника – около 600 000 человек. Советские войска вышли к границам Восточной Пруссии, в том числе к рубежу Августовского канала и захватили плацдармы на западном берегу.

– Так вам, ёктыть, и надо, – читая газеты, вслух размышлял Кондратий Герасимович. – А что ж вы думали?.. Разгромили наше хозяйство, дворы пожгли, народ побили, и это вам с рук сойдёт? К Восточной Пруссии подошли… Наша дивизия точно там стоит. Значит, скоро ребяты мои до немок дорвутся… Война. Десять генералов. А надо было побольше…

В газетах писали и о Втором фронте. Американские, английские, канадские, новозеландские, австралийские, французские дивизии и бригады, а также итальянские и югославские партизаны наступали единым фронтом на севере и юге Франции, на Балканах и на островах.

– Пускай, пускай и империалисты пороху немецкого нюхнут. Сколько ж можно за проливами отсиживаться? Всё легче моим ребятам будет…

От Калуги до Рославля Нелюбин добрался на поездах. Сперва до Сухиничей. От Сухиничей на Подписную. От Подписной до Рославля. Ехал трое суток. Поезда шли медленно. Рассохшиеся и разбитые шпалы плохо держали рельсы. Всё, куда ни глянь вокруг, нуждалось в ремонте и починке. Всё требовало рабочих рук, труда, человеческой заботы и старания.

Многие участки были уже отремонтированы. Под насыпью там и тут валялись остовы искорёженных вагонов, дыбились выше деревьев вывернутые взрывами рельсы. Всё уже заросло травой и бурьяном.

Ехал и смотрел в окно. Места знакомые. Можно даже сказать, родные. Чем дальше на запад и ближе к Рославлю, тем меньше попадалось неразрушенных построек. Пожарища чернели рядами печных труб, колыхались зарослями пустырника и иван-чая. Иногда на станциях и полустанках, где поезду нужно было перестаивать, пропуская вперёд воинские эшелоны и товарняки с платформами, заставленными танками, самоходками, гаубицами со скрещёнными попарно стволами и всякой военной техникой, спешившей к фронту, так вот во время тех вынужденных, иногда довольно продолжительных перестаиваний, к вагону подходили безногие и безрукие калеки в солдатских обносках и грубо просили подать на хлеб и на курево. И Кондратий Герасимович всегда лез в карман и вытаскивал небольшую толику того, что имел.

На Подписной увидел: через пути ползёт то ли подросток, то ли старичок, ссохшийся от многих годов, кряхтя, перекидывает через рельсы небольшую тачку-платформу на подшипниках, что-то бормочет. На минуту скрылся за перроном. Потом снова появился. Сперва выбросил на перрон свою тачку, потом подтянулся и вполз сам.

– Вот как тебя, браток, обкорнало, – посочувствовал увечному Нелюбин и поспешил помочь тому.

Но инвалид отстранил его руку:

– Сам. – Ловко перенёс своё укороченное тело и утвердил его на вытертой до грязного блеска деревянной платформе. – Вот так, – сказал он нетрезвым голосом здешнего человека и улыбнулся. – У тебя свой поезд, а у меня свой. Что, тоже отвоевался?

– Подчистýю.

– Ну, у тебя полбеды. Прыгать можно. Куда едешь?

– До Рославля.

– Там тоже всё поже́чено, – сказал вдруг инвалид, будто заглядывая туда, где кончались слова Нелюбина и начиналась немая и беспросветная печаль о родных и близких.

– Откуда знаешь?

– Знаю. Бывал там не раз. Это мой обход.

– Про Нелюбичи что-нибудь знаешь?

– Что, родина? – покосился инвалид.

– Родина. Роднее не бывает.