Эрик Метаксас - Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Лютер в совершенстве знал латынь, на которой была написана папская булла, так что запутать его не удалось. Смысл буллы был совсем не тот, какой приписывал ей кардинал. Лютер продолжает – и в рассказе его слышится нескрываемая гордость:

Здесь [Каэтан] вдруг смутился – и, поскольку ему не хотелось выглядеть смущенным, постарался поскорее спрыгнуть с этой темы и перейти на другой предмет. Я, однако, в волнении его прервал (уверен, что не слишком почтительно): «Достопочтеннейший отче, зря вы думаете, что мы, немцы, ничего не смыслим в грамматике! Между “быть сокровищницей” и “приобрести сокровищницу” разница несомненна и велика!»

Итак, Лютер одержал над Каэтаном верх – и, более того, не удержался при этом от националистической шпильки. Впрочем, еще интереснее было ему показать, что и сама папская булла не согласуется с Писанием. Однако, при всем возбуждении от этого спора и радости победы – сбывались самые мрачные страхи Лютера. Он ясно видел: на Священное Писание кардиналу плевать, тот на полном серьезе думает, что церковные решения и указы его превосходят. Это богословское безумие отвращало и пугало Лютера. Сбывались худшие его прогнозы – то, чего он страшился в глубине души, то, что, как надеялся, все-таки окажется неправдой: величайшие умы Церкви оторвались от незыблемой скалы Писания и сами этого не сознают – или даже хуже того, сознают, но остаются к этому равнодушны. Поток несет их в пропасть, но они плывут с безмятежной улыбкой, не замечая близкой и неотвратимой катастрофы. Лютер искренне надеялся, что сумеет каким-то образом пробудить их от сна, заставить увидеть опасность и пристать к берегу, пока еще не слишком поздно.

Вторая «проблема», названная Каэтаном в связи с тезисами Лютера, состояла в мысли, что вера сама по себе ведет к прощению грехов. Церковное учение ясно подразумевало: грехи прощаются благодаря не вере самого верующего, а тем действиям, что совершает священник вслед за исповедью. В миг, когда священник дарует отпущение грехов, человек, молящий о прощении, оказывается прощен. Власть Бога, позволяющая прощать грехи, дарована Церкви, и вне Церкви прощения грехов не существует. Церковь и священник – посредники между Богом и человеком, ничто не может произойти помимо них и без их воли. В конце концов, именно Церкви даны ключи. Однако Лютер утверждал: это невозможно. Даже если отпущение грехов дарует священник – верующий при этом должен искренне веровать, иначе отпущение ничего не будет стоить и станет бессмысленным. Выходит, вера верующего значит больше, чем действия священника. Лютер подкрепил свою позицию несколькими ссылками на Писание, самой значительной из которых стал его любимый, очень значимый для него стих, Рим. 1:17: «В нем открывается правда Божия от веры в веру, как написано: “Праведный верою жив будет”» [146] New International Version. . Здесь ни прямо, ни косвенно не говорится о том, что в этом процессе должна принимать какое-то участие Церковь; нет никаких упоминаний об этом и в других местах Писания. Напротив, Лютер полагал, что священник лишь «ратифицирует» то, что уже произошло благодаря вере между верующим и Богом.

Переговоры продолжались, но не двигались с места – и Каэтан все более впадал в ярость. У него разве что пар из ушей не шел. Наконец, не в силах больше сдерживаться, он взорвался и потребовал, чтобы наглый немецкий монах убирался вон, добавив: «И пока не захочешь отречься и покаяться – не возвращайся!» [147] Robert E. McNally, “The Ninety-five Theses of Martin Luther: 1517–1967”, Theological Studies 28, issue 3 (,1967,): 475, doi:10.1177/004056396702800301.

С тем Лютер и ушел, вместе со Штаупицем и остальными, а затем они со Штаупицем пообедали вместе. Каэтан тем временем негодовал, не в силах понять, что же ему теперь делать. Как получить от этого монаха то, что ему нужно? Платить «турецкий налог» немецкие княжества отказались; раз так, нужна хотя бы победа масштабом поменьше – хоть какой-то результат, с которым не стыдно будет показаться в Риме! Но как этого добиться? После обеда Каэтан вызвал к себе Линка и Штаупица. Они – не то, что этот наглый выскочка Лютер, с ними-то, наверное, легче будет договориться! Присутствовал на встрече и Серралонга; и вдвоем с Каэтаном они несколько часов потратили на то, чтобы убедить Линка и Штаупица убедить Лютера покаяться. Все вместе сочинили даже черновик возможного отречения – Лютеру оставалось только его подписать. Каэтан сосредоточился на вопросе о ключах, то есть о папской власти: все остальное, сказал он, куда меньше его волнует. Однако Штаупиц и Линк не доверяли Каэтану, так что в конечном счете и эти переговоры окончились ничем.

Тем временем прошел слух, что в дело хотят вмешаться руководители ордена августинцев. В конце концов, они подчинялись власти Рима – и не могли допустить, чтобы какой-то волк-одиночка порочил имя их ордена перед всем христианским миром. Некоторые рассказывали даже, что руководители августинцев уже едут из Рима в Аугсбург, чтобы задержать и заточить Линка, Штаупица – и, очевидно, самого Лютера. В этот момент Штаупиц сделал нечто экстраординарное: вызвав к себе Лютера, освободил его от обета повиноваться ему. Теперь они могли действовать независимо друг от друга. Ослушавшись Штаупица, Лютер больше не был бы перед ним виноват – а Штаупиц более не отвечал за действия Лютера. Решение было блестящее и поистине драматическое. Сделав это, Штаупиц, а с ним и Линк покинули Аугсбург с почти комической поспешностью. Это, пожалуй, было странно: ведь Лютер теперь остался один, не зная, чего ждать дальше. Шли дни; Лютера никуда больше не вызывали; он отдыхал в кармелитском монастыре и ждал развития событий.

Наконец Лютер решил поступить так, как советовали ему Штаупиц и саксонцы: подать формальную апелляцию напрямую папе. Так он и сделал. В апелляции он ясно дал понять, что приехал в Аугсбург, надеясь на справедливое слушание, где ему дадут подробно объяснить свою позицию, выслушают и рассудят по совести – но этого не произошло. Поэтому в своем обращении к папе он просил нового слушания, окончательное решение по которому папа вынесет сам. Лютер считал: что бы ни произошло дальше, эта апелляция, по крайней мере, дает ему пространство для маневра. Однако друзья его, оставшиеся в Аугсбурге, понимали: в любой момент его могут арестовать и отправить в Рим – так что из города надо бежать, и чем скорее, тем лучше. Лютер с этим согласился. Но, чтобы не создавать впечатления, что бежит от правосудия, как преступник, отправил Каэтану очень смиренное письмо, в котором сообщал о своем отъезде. Причину отъезда он объяснял так: Церковь не вынесла ему осуждения, которое требовало бы отречения и покаяния, так что о покаянии с его стороны речь пока не идет. И добавлял соображение более практическое: у него закончились деньги, и сейчас он живет в Аугсбурге за счет братьев-кармелитов, которые и сами стеснены в средствах. Сообщал он кардиналу и важную новость о том, что подал апелляцию в Рим. Высказав все это, он стал ждать от Каэтана ответа. Прошло два дня – ответа не было. Напряжение становилось нестерпимым. Быть может, кардинал молчит, потому что уже планирует похитить Лютера и тайно отправить в Рим? Этого Лютер не знал – и выяснять на практике не собирался. Он решил бежать.