Вальтер Скотт - Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

— Вы в первый раз укоряете меня в бессердечности, — сказала Анна с горькими слезами. — Вы — мой брат, избавитель, покровитель. Как же мне не любить вас? Но я вижу, настает время вашего уныния; позвольте, я принесу арфу…

— Постой, — сказал Аллен, продолжая так же крепко держать ее за руку, — откуда бы ни были мои видения, с небес ли они, из ада или из средней сферы бесплотных духов… или они, как думают саксонцы, только обман разгоряченного воображения, не в них теперь дело; я не под их влиянием и говорю с тобой обыкновенным языком. Ты меня не любишь, Анна. Ты любишь Ментейта, и он любит тебя… А я для тебя — все равно что один из мертвецов, валяющихся там на лугу.

Нельзя предполагать, чтобы смысл этих странных речей представлял что-нибудь новое для Анны. И какая же девушка, при подобных обстоятельствах, не догадалась бы давным-давно о состоянии чувств своего возлюбленного. Но, срывая так внезапно тонкую повязку с ее глаз, Аллен испугал ее, и она ждала, что вот-вот случится нечто ужасное, в смысле проявления его буйного нрава. Она попыталась рассеять его мысли отрицанием взведенного на нее обвинения.

— Вы забываете, — сказала она, — и собственное достоинство, и благородство, оскорбляя меня, беззащитную, и зная, что судьба поставила меня в полную зависимость от вас. Вам известно, кто я и что я такое, как невозможно для меня выслушивать слова любви от Ментейта или от вас, и что я ничего, кроме дружбы, от вас не ожидаю. Вам ли не знать, какой я несчастной породы и кому обязана своим существованием!

— Этому я не верю! — возразил Аллен пылко. — Из грязного источника не бывает кристально чистой струи.

— Но ведь это неизвестно, — настаивала Анна, — а раз есть сомнение, пощадите меня, не говорите таких вещей!

— Я знаю, — сказал Мак-Олей, — это пролагает черту между нами. Однако эта черта не так резко отделяет тебя от Ментейта. Выслушай меня, моя бесценная Анна! Покинь здешние ужасы и опасности, поедем со мной в Кинтел… Я помещу тебя в дом благородной леди Сифорт или доставлю тебя в сохранности в Айкомкилл, в святую обитель, где женщины посвящают себя служению Богу по обычаю наших предков.

— Подумайте, что вы говорите! — сказала Анна. — Пуститься в такую дальнюю дорогу вдвоем с вами было бы совсем противно девичьей скромности. Я останусь тут, Аллен, здесь, под покровительством благородного Монтроза; и в следующий раз, когда войско приблизится к равнинам, я постараюсь как-нибудь избавить вас от своего присутствия, раз сама не знаю, как заслужила ваше неудовольствие.

Аллен стоял как будто в нерешимости, сочувствовать ли ее печали или прогневаться на ее неуступчивость.

— Анна, — сказал он, — ты слишком хорошо знаешь, что такие слова неприменимы к моим чувствам к тебе. Но ты пользуешься своей властью надо мной и даже радуешься моему отъезду, потому что некому будет подсматривать за твоими отношениями с Ментейтом. Поберегитесь оба, — прибавил он сурово, — ибо не родился еще тот человек, который оскорбил бы Аллена Мак-Олея и не пострадал бы за это вдесятеро!

Сказав это, он стиснул ее руку, надвинул шапку на лоб и крупными шагами вышел из комнаты.

Пылкое проявление любви и ревности Аллена Мак-Олея разверзло страшную бездну перед глазами Анны Лейл. Ей казалось, что она внезапно очутилась на краю пропасти, и некуда ей деваться, и не на кого понадеяться. Она давно сознавала, что любит Ментейта не братской любовью; и могло ли быть иначе, приняв во внимание, как близко она его знала с самого детства, как лично привлекателен был этот юный джентльмен, какое особое внимание он ей всегда оказывал и как, по свойству своего мягкого нрава и по изяществу манер, он был несравненно выше той семьи грубых воинов, среди которой она жила. Но ее привязанность была того тихого, робкого и задумчивого характера, которая живет отраженным светом и больше мечтает о счастье своего возлюбленного, не задаваясь смелыми надеждами на свой собственный счет. В то время она часто пела заунывную гэльскую песенку, которую талантливый и несчастный Эндрю Мак-Дональд перевел впоследствии, а мы охотно приведем эти строки:

Бешеное заявление Аллена разрушило ее романтическое намерение втихомолку лелеять свое задумчивое чувство, никогда не ожидая взаимности. Она давно боялась Аллена, насколько это было совместно с ее благодарностью к нему и с ясным сознанием того, что ради нее он старался обуздывать свой надменный и пылкий нрав; но с этой минуты он внушал ей ужас, вполне понятный, когда мы вспомним, как она коротко знала и его самого, и всю историю его жизни. При всем благородстве и возвышенности своего характера, он никогда не умел сдерживать своих страстей и как у себя в доме, так и во всем краю расхаживал наподобие прирученного льва, которому никто не дерзал перечить из опасения разбудить его природную свирепость, и столько лет он не испытывал ни малейшего противоречия, ни даже простого несогласия со своим мнением, что, если бы не большое здравомыслие, которое, невзирая на мистическое направление, составляло главную основу его характера, он мог бы стать поистине деспотическим тираном, наводящим ужас на всех соседей. Но Анна не имела досуга углубляться в свои тревожные соображения, потому что к ней неожиданно вошел сэр Дугалд Дальгетти.

Легко можно себе представить, что вся предыдущая карьера этого человека не подготовила его к тому, чтобы блистать в дамском обществе. Он и сам смутно сознавал, что тот язык, которым говорят в казармах, на гауптвахте и на ротном учении, не совсем пригоден для беседы с порядочными женщинами. Единственный период его жизни, прошедший в мирных занятиях, проведен был в маршальской коллегии, в Абердине, но он успел перезабыть и то немногое, чему выучился там, за исключением штопанья собственных чулок и искусства с необычайной быстротой поглощать съестные припасы; но и то сказать, то и другое он так часто применял к делу, что забыть не было никакой возможности. Однако именно из этого мирного времени почерпал он темы для разговоров всякий раз, как ему приходилось обращаться к женщинам; иными словами, речь его становилась педантична, как только утрачивала чисто военную окраску.