Вальтер Скотт - Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

Когда Ментейт поспешил сообщить о результатах допроса наиболее заинтересованным в нем лицам, разбойник попросил позволения поговорить со своим внуком, которого обыкновенно звал сыном.

— Его найдут там, в сарае, — сказал он, — куда меня положили с самого начала.

И точно, поискав хорошенько, нашли молодого дикаря, свернувшегося в углу на кучке соломы, и привели его к деду.

— Кеннет, — сказал старый разбойник, — слушай, что тебе скажет отец твоего родителя. Один английский воин и Аллен Кровавая Рука несколько часов назад ушли из лагеря и направились в Каперфе. Беги за ним, преследуй их, как гончий пес следит за раненым оленем, переплывай озеро, карабкайся по горам, пробирайся лесами, не останавливайся, пока не настигнешь их…

Лицо мальчика омрачилось при этих словах, и он ухватился за нож, торчавший у него из-за кожаного пояса, которым был стянут его жидкий плед.

— Нет, — продолжал старик, — он должен пасть не от твоей руки… Они станут тебя спрашивать, что нового в лагере; тогда скажи им, что Анна Лейл, арфистка, признана за дочь рыцаря Дункана Арденворского, что она выходит замуж за тана Ментейтского и их обвенчает священник… А тебя будто послали звать гостей на свадьбу… Не слушай их ответа, но исчезни, как молния, поглощенная черной тучей… Теперь ступай, любимое дитя моего любимого сына!.. Больше не увижу твоего лица, не услышу твоей легкой поступи… Погоди! Выслушай еще мою последнюю волю. Помни судьбу нашего племени, будь верен древним обычаям Сыновей Тумана. Нас теперь осталась одна горсточка, да и та рассеяна по всему краю. Каждый клан гонит нас из каждой долины, они завладели нашими угодьями и властно распоряжаются в тех местах, откуда их отцы рубили деревья и носили воду для наших отцов… Но и в лесных дебрях, и среди горных туманов, Кеннет, сын Ирахта, храни неприкосновенной свободу, которую оставляю тебе в наследие. Не меняй ее ни на пышную одежду, ни на каменные палаты, ни на роскошные яства, ни на пуховое ложе… Среди утесов или на дне долины, в довольстве или в голодной нищете, в дни красного лета, как и в пору железной зимы… Кеннет, Сын Тумана, будь свободен, как были твои деды и прадеды… Не признавай над собой властелина, не подчиняйся законам, не принимай платы… не держи наемников… не строй жилища… не огораживай пастбища… не засевай нивы. Пусть горные олени заменяют тебе стада и табуны… Коли и их не будет, добывай себе добро наших притеснителей англичан, а также и тех сынов Гэля, которые в душе те же англичане и ставят стада и угодья превыше чести и свободы… Тем лучше для нас, что они так думают: тем шире поле для нашего мщения. Помни тех, кто оказывал услуги нашему племени, и для них не жалей собственной крови, если понадобится. Если придет к тебе Мак-Айн, неся в руке отрубленную голову королевского сына, укрой его и защити, хотя бы за ним гналась по пятам разъяренная армия короля-отца; не забывай, что в прежние годы мы нашли приют и спокойствие в Гленко и в Арднамурхане… Но Сынов Диармида, отродье Дарнлинвараха, всадников Ментейта… Помни, Сын Тумана, мое проклятие падет на твою голову, если ты, имея случай истребить любого из них, пощадишь хоть единого… А случаи будут; теперь их мечи поднимутся один на другого, они начнут воевать между собой, потом рассеются и будут искать спасения в туманах… Тут-то и поразят их Сыновья Тумана. Ну, ступай, беги, отряхни со своих ног прах человеческих жилищ, не связывайся с людскими скопищами, все равно — на войну ли они соберутся или для мирных трудов. Прощай, мой любимый! Пусть и умрешь, как умирали предки, прежде чем болезни, увечья или старость подточат бодрость твоего духа! Беги… беги!.. Живи на воле… будь признателен за ласку… мсти обидчикам твоего племени!

Молодой дикарь нагнулся и поцеловал умирающего деда, но, приученный с детства подавлять все душевные движения, он не проронил ни слезинки, ни одного прощального привета, ушел и вскоре был уже далеко от Монтрозова лагеря.

Сэр Дугалд Дальгетти, бывший свидетелем заключительной сцены, остался не очень доволен поведением старого Мак-Ифа.

— Ну, друг мой, — сказал он, — не могу сказать, чтобы ты вел себя как подобает умирающему человеку. Штурмы, вылазки, атаки, резня и поджигание предместий почти каждый день составляют занятие солдата, но это делается по необходимости, потому что входит в круг его обязанностей. Впрочем, поджог предместий все-таки считается до некоторой степени предательской мерой и действительно представляет пагубу для всякого укрепленного города. Отсюда ясно, что воинское сословие особенно угодно Богу, принимая во внимание, что все мы надеемся на вечное спасение, несмотря на то что ежедневно творим всякие неистовства. Однако я должен тебе сказать, Ранальд, что во всех государствах Европы так водится, что, умирая, солдат и не думает хвастаться такими деяниями и никому не советует совершать их, а, напротив, изъявляет раскаяние и творит молитву, или кто-нибудь другой за него читает покаянные псалмы; коли хочешь, я пойду попрошу капеллана его превосходительства исполнить над тобой этот долг. Хотя я и не обязан напоминать тебе о подобных вещах, но полагаю, что это может облегчить твою совесть и поможет тебе принять христианскую кончину, а не то, чего доброго, помрешь, как турок, к чему ты, мне кажется, весьма склонен.

Вместо ответа умирающий (ибо силы Ранальда Мак-Ифа действительно быстро угасали) попросил только, чтобы его подняли и посадили повыше, к окну, откуда открывался вид на окрестности. Морозный туман, долго скрывавший вершины гор, начал оседать вниз, длинными волнами катился по лощинам и ущельям, и зубчатые гребни скал и утесов, вырисовываясь на фоне этих волн, выделялись точно пустынные острова на лоне туманного океана.

— Дух Тумана, — промолвил Ранальд Мак-Иф, — ты, кого наше племя зовет отцом и покровителем, в тот миг, когда минует это мучение, прими в свои облачные недра того, кому при жизни так часто служил защитой!

Сказав это, он откинулся на руки тех, кто его поддерживал, и, отвернувшись к стене, некоторое время не говорил ни слова.

— Сдается мне, — сказал Дальгетти, — что мой приятель Ранальд в душе совсем язычник. — И он опять возобновил свое предложение пригласить доктора Уишерта, полкового капеллана при Монтрозе.

— Он человек умный и мастер своего дела, — сказал сэр Дугалд, — он тебе устроит отпущение грехов так живо, что я и трубки выкурить не успею.

— Полно, — сказал умирающий, — не приставай ко мне со священником… Я умираю удовлетворенный. Скажи, бывал ли у тебя враг, не доступный ни для какого оружия… такой, что его и пуля не берет, и стрела скользит мимо; и для меча, для кинжала его обнаженное тело остается так же непроницаемо, как твоя стальная броня? Слыхал ты о таких людях?