Вальтер Скотт - Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

Под влиянием таких соображений сэр Дункан Кэмпбел объявил влюбленным, что согласен на их брак, желает, чтобы он состоялся как можно тише и скромнее в капелле замка Инверлохи и чтобы церемонию совершил капеллан Монтроза. Было решено, что, когда Монтроз соберется уходить из Инверлохи, на что всякий день ожидали приказа, молодая графиня вместе с отцом своим отправится к нему в замок и останется там до тех пор, пока политические обстоятельства не дозволят Ментейту с честью покинуть свой настоящий военный пост. Однажды придя к такому решению, сэр Дункан, не обращая никакого внимания на девические колебания своей дочери, объявил, что медлить нечего, и назначил свадьбу вечером того же дня, то есть на другой вечер после сражения.

По многим причинам было необходимо сообщить о перемене судьбы Анны Лейл ее давнишнему и ласковому покровителю, Ангусу Мак-Олею. Роль вестника принял на себя в этом случае Монтроз, который и рассказал ему в подробности это удивительное событие. Ангус с тем беззаботным и веселым равнодушием, которое составляло основу его нрава, выказал больше радости, чем удивления по поводу постигшего Анну благополучия; не сомневался, что она покажет себя достойной этого и, будучи воспитана в правилах благородной преданности королю, наверное наградит богатыми угодьями своего изувера отца какого-нибудь честного малого, королевского приверженца.

— Я был бы не прочь, если бы мой брат Аллен попытал счастья, — прибавил Ангус, — даром что сэр Дункан Кэмпбел единственный в мире человек, попрекнувший Дарнлинварах в недостатке гостеприимства. Анна Лейл всегда имела дар выводить Аллена из припадков мрачной задумчивости, и почем знать, может быть, женитьба окончательно сделала бы его человеком от мира сего.

Монтроз поспешил прервать дальнейшую постройку этих воздушных замков, заявив, что невеста уже просватана и, с согласия своего отца, почти сейчас выходит замуж за его родственника, графа Ментейта. А в знак особого уважения к Мак-Олею, так долго бывшему покровителем молодой девушки, он, Монтроз, явился теперь пригласить его, Мак-Олея, присутствовать при совершении брачного обряда. При этом известии лицо Мак-Олея приняло очень серьезное выражение, и он весь выпрямился с видом человека, который считает себя обиженным. По его мнению, молодая девушка провела столько лет под его кровлей и он всегда относился к ней так неизменно ласково, что при таком случае он вправе был ожидать не одних изъявлений простой вежливости. Можно бы, казалось, и посоветоваться с ним. Он желает всякого благополучия своему родственнику Ментейту, притом так искренно желает, как никто, однако надо сознаться, что Ментейт слишком поторопился. Легко было догадаться, какого рода чувства Аллен питает к Анне Лейл, и его брат решительно отказывался понять, почему, имея высшие права на ее признательность, Аллен оставлен совсем в стороне и даже без всяких предварительных рассуждений.

Монтроз ясно видел, к чему клонятся все эти доводы, а потому умолял Ангуса внять голосу рассудка и сообразить, мыслимое ли дело, чтобы рыцарь Арденворский захотел отдать руку единственной дочери своей и наследницы такому человеку, как Аллен, который, при всех своих несомненных и превосходных качествах, обладает, однако же, и некоторыми свойствами, омрачающими его до такой степени, что самые близкие люди боятся его и трепещут.

— Милорд, — сказал Ангус Мак-Олей, — брат мой Аллен, как и все мы, Богом созданные, одарен и хорошими и дурными качествами; но в вашей армии нет воина храбрее и доблестнее его, а потому он не заслужил, чтобы счастье его жизни столь мало интересовало вашу светлость, а также его близкого родственника и ту молодую девицу, которая всем обязана ему и его семейству.

Тщетно старался Монтроз перевести вопрос на другую точку зрения; Ангус упорно стоял на своей, а он был именно из того сорта людей, которые, раз забрав себе что-нибудь в голову, совершенно не способны сдаться на чужие доводы. Тогда Монтроз переменил тон и свысока посоветовал Ангусу не разжигать своих чувств, которые могут вредно отозваться на службе его величеству; он указал на необходимость никоим образом не мешать Аллену выполнить до конца возложенную на него миссию.

— А эта миссия, — продолжал Монтроз, — сама по себе весьма почетная для Аллена, важна еще тем, что через нее можно ожидать великих выгод для короля. Поэтому надеюсь, что вы не станете входить теперь в непосредственные сношения с вашим братом и не будете поднимать вопросов, могущих отвлечь его от столь важного предприятия.

На это Ангус угрюмо отвечал, что он не зачинщик ссор, никого подстрекать не намерен и желал бы скорее сыграть роль миротворца. Брат его и сам за себя сумеет постоять не хуже других; а что до того, чтобы довести до сведения Аллена о случившемся, об этом беспокоиться нечего: у него свои способы, и всем известно, что Аллен не нуждается в особых курьерах для получения вестей. Только нечего будет удивляться, если он вдруг явится раньше, чем его ожидают.

Монтроз только и мог от него добиться обещания не вмешиваться. Ангус Мак-Олей был добрейший человек, приятного и ровного нрава; но, как только задевали его гордость, корысть или предрассудки, он становился невозможен. Поняв, что больше нечего делать, маркиз прекратил дальнейшие пререкания по этому поводу.

Можно было ожидать, что более любезным гостем на свадьбе и, главное, более горячим участником свадебного обеда окажется сэр Дугалд Дальгетти, которого Монтроз решил пригласить, потому что он принимал участие во всем предшествующем. Однако и сэр Дугалд как-то замялся, посмотрел на рукава своей фуфайки, продранной на локтях, на кожаные штаны, протертые на коленках, и пробормотал довольно неопределенное согласие, поставив его в зависимость от того, как ему посоветует благородный жених. Монтроз несколько удивился, но не удостоил выказать неудовольствия и предоставил сэру Дугалду действовать по собственному усмотрению.

Дальгетти немедленно отправился в комнату жениха, который в эту минуту из своего скудного походного гардероба выбирал предметы, наиболее пригодные для предстоящей церемонии. Сэр Дугалд вошел, с весьма вытянутой физиономией поздравил графа с ожидающим его благополучием и прибавил, что, к величайшему своему сожалению, не может присутствовать на свадьбе.

— Откровенно говоря, — сказал он, — я только причинил бы вам неприятность, явившись на бракосочетание в таком виде: мне нечего надеть. Дыры и прорехи, штопки и заплаты на гостях могут показаться дурным предзнаменованием, суля в будущем такие же прорехи в вашем семейном счастье… Да, по правде сказать, милорд, сами вы отчасти виноваты в этом досадном обстоятельстве: не вы ли заставили меня сыграть дурака, послав меня доставать кожаное платье из добычи, доставшейся Камеронам? А это все равно что послать за фунтом свежего масла в собачью пасть. Пришел я туда, милорд, а они на меня и палашами и кинжалами замахали, и бормочут что-то, рычат на своем будто бы языке… Сдается мне, что эти хайлендеры не что иное, как настоящие язычники; уж очень мне зазорно показалось, как вчера изволил отправляться на тот свет мой знакомый, Ранальд Мак-Иф.