Мария Пастернак - Золото Хравна

Она достала огниво и зажгла огарок свечи, оставленный женой Гицура. Пламя вздрагивало — сквозь щели меж бревнами протягивало ветром. Торлейв вдруг глубоко вздохнул во сне. Вильгельмина подошла к нему и села на край скамьи у него в головах. Он всё не просыпался, и она, устав ждать, тронула его за плечо:

— Торве, проснись!

Торлейв сонно пробормотал что-то и открыл глаза. Вильгельмина сидела рядом с ним на лавке, поджав ноги в полосатых шерстяных носках. В руке ее догорала оплывшая свеча. Стены бани сотрясались под порывами ветра, и крыша трещала — наверное, с нее сдуло уже и снег, и немало дерна.

— Я же говорил, что будет буря, — сказал он. — Испугалась?

— Нет, — мотнула головой Вильгельмина. — Я не испугалась. Скажи, Торве, я ведь правильно поняла по всему, что ты прежде говорил: ты хотел бы жениться на мне?

Торлейв резко выпрямился и сел, едва не стукнувшись головой о полку.

— Ты поняла правильно, — сон слетел с него, как не бывало. — Ничего другого я не хочу так, как этого, можешь быть уверена.

— Я разбудила тебя, прости. Я понимаю, что ты устал. Но, знаешь, мне очень захотелось поговорить с тобой. Я проснулась, а ты спал. Я смотрела на тебя и думала: ведь ни ты, ни я не знаем, что станет с нами завтра. Вдруг мы оба… или один из нас… погибнет? Будет очень обидно, подумала я, если ты так и не узнаешь, что я согласна. Я подумала: если тебе это так же важно, как мне, ты не рассердишься, что я тебя разбудила.

Торлейв взял ее руку в свои ладони и держал долго, пока ее пальцы не согрелись.

— Поверь, я не сержусь на тебя. — Голос его дрогнул в попытке сдержать улыбку. — Ничуть не сержусь. Думаю, тебе просто следовало меня разбудить!

— Если ты не передумал, — торопливо проговорила Вильгельмина. — И если тебе не кажется, что все это ужасно глупо…

Она вдруг умолкла.

— Как мог бы я передумать, девочка моя?.. Один только Бог знает, как сильно и как давно я тебя люблю.

— Я тоже очень люблю тебя, Торве!

— Последние два года я непрестанно думал о нас с тобою, — сказал Торлейв, внезапно посерьезнев. — Я хотел только заработать немного денег, чтобы можно было отстроить Пригорки. Я собирался летом, после строительства церкви в Халлингдале, спросить тебя, что ты об этом думаешь. И я надеялся прийти потом к Стурле с даром и сватами и просить твоей руки. Но теперь… незавидный из меня жених… У меня два пути — в бега или на плаху.

— Потому я и решилась наконец, — вздохнула Вильгельмина. — Я не знаю, что будет, Торве, — лишь бы никогда не расставаться с тобой. Я проснулась: ветер так воет, и дом дрожит. И вдруг я поняла, что не боюсь ничего, когда мы вместе. Мой дом там, где ты, Торве. И если мы поселимся в Швеции, или в Дании, или в разбойничьей башне — я всегда буду с тобой. Я не хочу ничего другого.

— Значит, это будет Швеция или Дания, — медленно проговорил Торлейв. — Я не могу позволить моей жене жить в разбойничьей башне. Наши дети могут вырасти разбойниками.

— Разбойницами, — поправила его Вильгельмина. Огарок свечи догорел в ее руке и погас, и все кругом погрузилось в темноту. — Стурла согласится, я знаю, — пробормотала Вильгельмина ему в плечо. — А остальное не важно.

Он укрыл ее плащом и крепко обнял. Так сидели они, и вскоре Вильгельмина начала согреваться и уснула в кольце рук Торлейва, склонив голову ему на плечо. Ветер завывал над крышей и трепал солому, и теперь не мог уснуть Торлейв: он боялся пошевелиться и разбудить Вильгельмину.

Буря над Вороновым мысом бушевала всю ночь. В усадьбе Рябого Гицура снесло половину старого стабура и крышу пивоварни, но большой дом, баня и хлев почти не пострадали. Утром хозяин пришел за платой. Торлейв отсчитывал пеннинги так щедро, что Гицур только удивлялся.

— Мне рассказывали, хёвдинг Гицур, что в ваших краях сохранилось немало тех башен, что здешние бонды строили в давние недобрые времена, когда норвежец поднимал меч на норвежца [146] Торлейв имеет в виду долгую гражданскую войну между так называемыми биркебейнерами («лапотниками») — сторонниками самозваного короля Сверре — и баглерами («посошниками»); эта война шла в Норвегии во второй половине XII — начале XIII века. , — сказал Торлейв.

Вильгельмина стояла в стороне и прислушивалась к разговору. Но она не могла ничего поделать со своим сердцем — оно было полно радости и пело немолчно, как кузнечик летом в траве.

— Есть башни, — отвечал Гицур, торопливо пряча монеты в кушак. — А вы что, парни, башнями интересуетесь?

Торлейв кивнул.

— Любопытно взглянуть. Говорят, некоторые из них построены были еще при короле Сверре.

Гицур усмехнулся:

— Да большинство башен стояли здесь задолго до Сверрира-конунга. На самом берегу, недалеко отсюда, имеется одна такая — летом в ней гнездятся чайки. Дальше, на побережье, еще одна. Да две или три в лесу, на горе: это на самом конце мыса, там, где Фискевер, рыбачий поселок.

— Как туда дойти?

— Ежели сейчас выйдешь на лыжах не спеша, то к сумеркам будешь у постоялого двора. Там переночуешь и к полудню как раз до Фискевера добежишь.

— А еще говорят, — продолжал Торлейв, — где-то здесь была усадьба морского хёвдинга Хравна Бешеного.

Гицур даже зажмурился от удовольствия. Смех забулькал у него в горле, подбородок заплясал, маленькая бородка запрыгала.

— Ты бы, парень, сразу признался, что тебе клад нужен! Здесь таких, как ты, видимо-невидимо перебывало. Мне про клад еще дед мой рассказывал. А отец говорил, не было на всем Вороновом мысе ни одного бонда — ни богатого, ни бедного, — ни одного слуги, ни самого захудалого хусмана или издольщика, чтобы не попытался покопать — там ли, тут ли. А больше всех старались дочка Хравна Халльдора и ее муженек. Хравна-то давно уж не было на свете. Муж видный на диво был Хравн Бешеный, прадед мой еще ребенком застал его. Воин, великан. Ходил в Валланд да Миклагард, в сотнях сражений побывал, а помер от самой что ни на есть простой рыбацкой да моряцкой хвори — кости отказали у него, суставы перестали гнуться, не смог он более ходить. Снедала его тоска по прошлой жизни. Так и отдал концы. А что это ты зимой вздумал клад-то искать? Летом куда сподручней!

Торлейв покачал головой:

— Мне клад не нужен, хёвдинг Гицур. Но вот парень, что со мной, — потомок Хравна. Хотел посмотреть, где жил его пращур.

Гицур повернулся к Вильгельмине.

— Этот? — изумился он. — Ох, и хилую же ветвь дает порой могучее древо! Этот хлюпик — родственник Хравна?

— Я прямой потомок Орма Лодмунда по отцовской линии, — сердито сказала Вильгельмина. Она обиделась на «хлюпика».

— Ну и дела! — Гицур весело смотрел на нее. — Что ж, на Вороновом мысе ты немало найдешь своих родичей. Только не знаю, будут ли они тебе рады, парень. Все они люди крутые да прижимистые, им палец в рот не клади. Всегда такими и были потомки Хравна-то, за свое добро тряслись. Хравн, говорят, тот щедрой рукой раздаривал все, что удавалось ему добыть. А вот дети да внуки его, видать, в другую какую родню пошли.