Елизавета Дворецкая - Огненные птицы [litres]

Хакон бросил вопросительный взгляд на Люта и Моляту, молча слушавших. Лют нахмурился и резко качнул головой.

– Погоди, мы поговорим, – сказал Хакон Коловею и кивнул Люту в сторону.

Они отошли к своим коням.

– Хотят уйти – пусть проваливают к йотунам! – на северном языке зашептал Хакон. – Нас равное число, мы их побьем, конечно, но зачем нам лишние потери? Город мы получим и без битвы, их князь сдался, вся Случь уже в наших руках. Это будет совершенно пустой и ненужный бой. А мне мои люди нужны живыми. Неужели ты еще не навоевался?

– Навоевался я по самое дальше некуда! – движением, позаимствованным у старшего брата, Лют резко провел пальцем под горлом. – Да не в этом дело.

– А в чем?

– Это древляне. Они не покорились, не дают нам ни дани, ни присяги, и хотят уйти с оружием. Если мы их упустим, Святослав обвинит нас в измене.

– Я ему объясню. Нам не нужны лишние потери.

– Ничего ты ему не объяснишь. Он хочет полной победы.

– Не всегда бывает так, как хочется! – Это Хакон знал по себе.

– Мне по желваку, куда эти три сотни пойдут и что будут делать. Был бы ты здесь один, решал бы как хочешь. Но здесь я.

– Ну и что? – Хакон начал терять терпение. – Не понимаю!

– Забыл, что тогда было… ну, когда моего брата… когда Мстишу обвиняли, будто он к гибели Ингвара руку приложил?

Хакон вспомнил тот день и помрачнел. Мог ли он забыть, как они с Мистиной стояли вдвоем перед строем недоверчивых глаз, и он, Хакон, требовал, чтобы с ним бился тот, кто посмеет обвинить его в гибели Свенельда.

– Но к чему это здесь?

– Если я дам уйти этим лишенцам, всем скопом и с оружием, меня и Мистину опять предателями назовут. Скажут, друзья ваши – древляне, вы их живыми и гордыми отпускаете. Уж нет ли, скажут, сговора какого? Может, скажут, Свенельдичи их руку держат, чтобы потом опять Дерева у Киева оттягать и самим там в князья сесть.

– Да что за чушь!

– Чушь, само собой. А ты глаз поставишь, что ни Честонег, ни Грознята, ни Войнила, – Лют покосился на Моляту, – такого перед всей дружиной и князьями не скажут?

Ставить глаз за чужое благоразумие Хакон не пожелал и промолчал.

– Так чего ты хочешь? – спросил он чуть погодя.

– Как князь приказал. Каждого десятого – в челядь. У Коловея здесь родичей нет, вместо сына возьмем у него Даляту. Оружие хорошее сдать, – Лют вспомнил Старую Ведьму за поясом у малинского отрока. – И пусть землю едят, что больше не станут против нас воевать. Тогда пусть валят на все касти!

– А если не согласятся?

– Тогда биться. Можем время потянуть, гонца в Веленеж отправить – пусть к нам еще сотни две подойдут, чтобы уж верное было дело.

– Чтобы мы равным числом и в открытом поле не побили каких-то чащоб? – в сыне королевы Сванхейд проснулась гордость воина. – Да Соколина засмеет нас обоих!

– Уж на это глаз поставлю!

Они рассмеялись и вновь подошли к Коловею.

– Мы рассудили, что будет несправедливо, если этих добрых людей, – Хакон показал на Будерада и туровецких мужей, – Святослав принуждает платить полную дань, хотя они не выступали против него, а вас, не раз бившихся с нами, мы отпустим безо всякого выкупа. Если хочешь уйти без сражения – уйдешь на тех же условиях, что и все. В тальбу мы возьмем Величарова сына Далемира, в челядь – каждого десятого из твоих отроков, и вы вернете все взятое у русов оружие. Мы свое отличим, – он взглянул на Асбьёрнову секиру за поясом у Береста.

– Не видать вам всего этого, – Коловей скрестил руки на груди. – Оружие вы свое получите – клинком меж ребер.

– Не вам противиться воле Святослава – он вас уже дважды разбил, – напомнил Лют. – Но каждый должен выбирать свою судьбу и идти до конца по той дороге, какую выбрал. Ваша ведет в Навь.

– Уж тебе не миновать этой дороги, – злобно взглянул на него Далята.

– А я не собираюсь жить вечно! – Лют улыбнулся ему. – Но ваши две пустые головы я раскроить успею. – Он перевел взгляд с Даляты на Береста. – Как там, в Плеснеске, помнишь?

Лют положил руку на рукоять своего Телохранителя. Коловей проследил за его взглядом. В глазах Хакона отражалась надменность: потомок Харальда Боезуба не отступит перед смердами. Лют смотрел с веселым вызовом. Никого из них еще одна битва не пугала. Пришла пора ставить на кон последнее.

– Отойдем, – обронил Коловей и сделал знак Хакону и Люту.

Те переглянулись, но отошли на несколько шагов.

– Чтоб Будята не слышал. Он не знает. Хотите, я вам другой выкуп дам?

По лицу Коловея было видно: он говорит о чем-то важ-ном.

– А что у тебя есть?

– Меч князя вашего.

– Что? – Хакон и Лют разом шагнули к нему.

– Тот самый, что с ним был. Что в Тетерев-реке утонул, а после выплыл. Видели его на Размысловом поле?

– Я видел, – подтвердил Хакон.

– Этот меч у нас. Уговор: я вам его миром отдаю, а вы меня с людьми миром выпускаете. Не хотите – я сам его возьму, и тогда уж один из вас им завладеет, как у другого из брюха вынет. То мое последнее слово.

Хакон глянул на Люта. У того даже лицо вытянулось от напряженного раздумья.

– Нас ведь в этом деле не обманешь, – Лют прищурился. – Мы вам не раззявы, истинный «корляг» с абы какой поделкой не спутаем.

– Не знаю, что за коваль его ковал, но этот меч из Тетерева выловили, с ним Володислав в последний бой ходил. Другого нет у нас. А этот отдам. Только и вы клянитесь моих людей выпустить, более ничего не требуя.

Хакон вопросительно смотрел на Люта. А тот лихорадочно соображал. Тремя сотнями злых древлян больше или меньше – на самом деле, невелика важность. Зато Ингваров меч на свете один. Сейчас дать этой жар-птице улететь – больше не поймаешь.

Лют глубоко вздохнул, принимая решение.

Хакон, прочитав ответ в его глазах, молча протянул Коловею руку.

На сборы древляне попросили только один день: не так они были богаты, чтобы приходилось долго собирать пожитки. Не слушая возражений Будерада, Коловей велел забрать хлеб и другие припасы из Туровца. Зная, что предстоит платить военную дань, Будерад пригрозил немедленно открыть ворота и запустить русов: пусть уж лучше чужие грабят, чем свои! В ответ Коловей взял его одной рукой за горло и притиснул к стене; с ужасом Будерад ощутил, что в живот ему упирается лезвие ножа.

– Давай, отворяй, – выдохнул ему в лицо Коловей. – Только в Веленеж тушей поедешь, пусть тебя там зажарят и с чесноком в заднице Святославу подадут.

По глазам его было видно: этому человеку терять нечего, и все поконы дедовы им забыты.

Утром, как рассвело, из ворот Туровца потянулась вереница саней. На соломе лежали раненые, укрытые овчинами и грубыми вотлами – по два человека, при них мешки и короба с припасами. Бережатый шел рядом с санями, ведя лошадь.