Елизавета Дворецкая - Огненные птицы [litres]

Выросшая в большом городе на перекрестке торговых путей, Томилица была умом проворнее иных пожилых баб, всю жизнь знавших лишь свой угол и круг ближней родни. Когда до Ужа дошла страшная весть о том, что Ингорь порубил близ Малина всю Свенельдову дружину, другие вдовы лишь причитали и взывали к богам, не зная, что с ними будет и как дальше жить. Томилица не стала дожидаться, пока сны подскажут выход, а немедленно, обрядив весь дом в «печаль» по господину, приказала собираться. Скотину она живо продала за ту цену, какую дали, – покупатель, боярин Обренко, еще радовался такой выгодной сделке с напуганной «русской» вдовой, – приказала уложить на возы всю домашнюю утварь и отбыла по Моравской дороге назад в родные края. Иной родни у Ашвида не было, она осталась сама себе хозяйка, и наследства ни с кем делить ей не пришлось.

Об этом Люту и оружникам рассказал Лунь. Лют слушал, вытаращив глаза. Дивился сообразительности молодой женки: сами боги вовремя увели ее из Свенельдова городца, который позднее, после избоища на страве, древляне разграбили и сожгли. В Киеве были беженцы оттуда – эта весть и побудила Люта устроить налет на Малин. То, что вдова Ашвида уцелела и оказалась здесь, в Плеснеске, он понятия не имел. И это показалось истинным чудом.

Однако Томилица не знала ничего о событиях после гибели Свенельдовой дружины. И очень хотела знать.

– Госпожа низко кланяется воеводе Мистине и его людям, просит вестей, что со Свенельдовым городком, – закончил Лунь. – Уж как она была бы благодарна, если кто навестил бы ее и беседой порадовал.

– Иди, – шепнул Ратияр, наклонившись сзади к уху Люта. – Ступай к ней. Нас она не знает, а тебя знает. Поболтай с женкой, может, выведаешь что!

В дружине Мистины только Лют был с Томилицей знаком – не слишком близко, так, видел мельком. Но она уж точно знала всю семью покойного господина.

– Ступай, ступай! – закивал Доброш. – Воеводе самому к ней идти невместно, да она и оробеет, а ты парень молодой да пригожий – она обрадуется.

И тайком подтолкнул его локтем.

Лют задумался было: Мистина приказал никому в Плеснеске на глаза не показываться. Но брата не спросишь – он у Етона и раньше ночи не вернется. А время, может статься, дорого…

– Далеко живет твоя госпожа?

– Да два шага здесь – под городом рядышком. У отца своего, Радая, и сидит.

После битвы на Моравской дороге Мистина счел, что брату пора иметь собственных телохранителей, и выделил двоих – Сигдана и Сварта. Втроем они проехали через улицы Плеснеска и вниз по холму, за ворота, к предградьям. Долговязый Лунь, болтая руками, торопливо шел вперед и показывал дорогу. Оказалось и впрямь недалеко – когда взвоз спустился с холма, двор купца Радая был третьим по улице. Двор богатый – с просторной наземной избой, мостками от ворот и между клетями. Лунь убежал в дом и почти тут же вернулся, растворяя дверь пошире и кланяясь: пожалуйте.

Зная свое дело, Сигдан шагнул через порог первым. Быстрым пристальным взглядом окинул все углы и встал у двери. Потом вошел Лют. Хозяева ждали, выстроившись перед печью: плотный пожилой мужчина с усами на моравский обычай, по бокам от него две женщины – молодая и старая. В углу на даре сидела нянька с трехлетним дитем. Пожилая держала чашу. На телохранителей – крепких мужчин с простыми сосредоточенными лицами и очень внимательными глазами – они взглянули отчасти с опаской, но без удивления: Лунь предупредил, что явился сын самого Свенельда.

Как и Лют, хозяева были в «печали». Отметив это, Лют тряхнул головой. Эти неотвязные белые пятна уже которую седмицу преследовали его везде, куда ни пойди, – в Киеве, в земле Деревской, и даже здесь, на Волыни. Будто Марена в приступе злого веселья толкнула полную бочку смертной белизны и плеснула по ветру – всем досталось, всех попятнало…

– Гость в дом – боги в дом, – хозяин шагнул навстречу и поклонился. – Пожалуй, Свенельдич, к нашим чурам!

– Благо вам, дому и домочадцам, – Лют с достоинством поклонился, чувствуя себя совсем зрелым мужем: ранее ему не приходилось одному, без отца, ходить по важным людям.

Так всегда бывает: истинно взрослеешь не когда годы выходят, а когда старшие над тобой уходят к дедам.

Хозяйка поднесла ему медовую чашу; Лют приложился губами сперва к чаше, потом к увядшей щеке хозяйки. Молодая женщина не сводила с него глаз, и Лют все поглядывал на нее. Истинно, это она, Томилица, Ашвидова жена. Он много раз видел ее, в стае других женок или одну. Был и на свадьбе Ашвида, но, тогда отрок лет двенадцати, глядел больше на пироги, чем на молодую. Знал бы он тогда, что лет через шесть будет впиваться в нее глазами, будто перед ним царевна, Костинтинова дочь!

Его с почтением усадили за стол (телохранители остались стоять у двери), принялись угощать. Хозяин разломил хлеб, хозяйка поднесла берестяную солонку.

– И не ведали мы, что оба сына воеводы приехали, – говорил Радай, – слыхали, что Мистина Свенельдич, да и подумали: может, не погнушается, поведает нам, как там на Уже-то дела…

– Я не мог… отказать в просьбе жене… то есть вдове нашего старого… верного человека моего отца, – Лют очень старался говорить гладко и важно, как Мистина, но получалось пока не очень. – Но в Плеснеске никому не следует знать, что здесь мы оба, мой брат и я. Понимаете? – Он пристально взглянул на всех троих по очереди, и хозяева закивали. – Я доверяю вам, ибо вы – родичи нашего верного человека… Ашвид много лет достойно служил отцу… и я был очень рад узнать, что его вдова благополучно избегла опасности и увезла в целости имущество и челядь. Ей, надо думать, сами боги послали вещий сон, да? – Он впервые прямо взглянул Томилице в лицо и улыбнулся.

Молодая женщина не сводила с него глаз, и во взгляде ее были волнение, ожидание, изумление. Даже потянуло ей подмигнуть. Несмотря на унылый вдовий повой и убрус, Лют вдруг заметил, что бывшая жена пузатого Ашвида лишь года на три-четыре старше него самого. Ашвид, как человек уважаемый и состоятельный, высватал молодую девушку, намного моложе себя. В ту пору разница между отроком и молодухой была огромна. Но теперь, когда Лют успел вырасти, а она не успела постареть…

– Мы никому не скажем, – впервые заговорила Томилица, лишь беглым взглядом попросив позволения у отца. Голос ее, как звучный напев свирели, ласкал слух. – Не ждала я тебя увидеть… Ты теперь при брате киевском? Что там, на Уже? Цел ли двор наш? Что в земле Деревской?

– А вы ничего не знаете? – Лют перевел взгляд с нее на Радая.

Уж купец-то мог слышать…

А, впрочем, откуда? Самые судьбоносные события случились в пору жатвы и после нее, к тому времени летние обозы давно ушли, а для зимних и сейчас еще только упряжь ладят. В Плеснеске не знают еще ни о чем – даже о гибели киевского князя.