Елизавета Дворецкая - Огненные птицы [litres]

– Тебя боги увели из нашего городца, – повторил Лют, глядя в ее темные глаза. – Сгорел наш городец. Сожгли его древляне. И там уже война…

Обе хозяйки ахнули. Лют принялся рассказывать. О гибели Ингвара, о сватовстве Маломира за Эльгу и о поминальной страве, на которой погиб Сигге Сакс – последний из Свенельдовых людей в Деревской земле.

Слушая его, Томилица принялась плакать.

– Неужто худо мы богов молили? Послали нам напастей, всех погубили! Зачем муж мой… ведь сам он хотел в Регенсбург ехать…

– В Регенсбург? – Лют подался к ней. – Он туда собирался? Зачем?

– Не ведаю зачем, а говорил зимой, что сам будто поедет… и зачем не поехал, зачем Рыскуна послал? Был бы сейчас жив, уже вот-вот бы воротился… А теперь ушел во дороженьку дальнюю, невозвратную… Опустело мое витое гнездышко… осталась я вдовой, горькой горюнщицей… кто меня теперь будет кормить-поить… в нужде моей, в горести…

Ее мать тоже принялась утирать слезы по зятю, а Лют с трудом сдерживал нетерпение.

– Ты сказала, Рыскуна послал? – повторил он, едва в причитаниях наметился роздых. – Куда послал?

– Так они же с Сигге вместе хотели ехать в бавары. – Томилица утерла глаза и вновь взглянула на гостя. – Ашвид и Сигге. Товар какой-то забирать. А весной передумали. Послали Рыскуна, и Требиня с ним поехал. Чего передумал? Что за блуд его взял? Ехал бы сам – проездил бы все лето до самой осени и не попал бы… Марене в зубы ее железные. Уж сейчас был бы со мной, ладо мое милое… Сам же говорил – дело важное, абы кому не доверишь…

– Рыскун и Требиня… – пробормотал Лют.

Этих двоих он знал хорошо. Рыскун был еще одним из старших оружников Свенельда, и ничего удивительного, если ему доверили важное дело. Так, выходит, он жив? Не порублен вместе с другими Свенельдовыми отроками под Малином, не заколот на страве, как Сигге и последние остававшиеся при нем? Эта поездка была решена уже после того, как Лют весной отбыл в Царьград. И вот оказывается, двое из доверенных отцовых людей летом были в отъезде и не знают еще ни о чем: ни о смерти своего господина, ни о тех событиях, что это несчастье повлекло за собой…

– Вот же горя послали боги! – качал головой Радай. – Отнесем, жена, завтра жертву на Божью гору, что научили дочь вовремя домой воротиться. Осталась бы на старом месте – все бы начисто разорили, и сама была бы еще жива? Однако очень худо… Воевода Свенельд своим людям добрым господином был, мы его только добром поминаем… – Хозяин мялся, не зная, кто сейчас с кем в дружбе. – И его люди… уж верно, они с Мистиной раздору не хотят…

Лют смотрел то на купца, то на его дочь, отчаянно соображая. Уж Мистина на его месте живо бы связал концы и уже знал, что говорить, а чего не надо! А в душе кипела радость, и стоило труда ничем ее не выдать. Рыскун и Требиня! Вот кто привезет от баваров мечи в обмен на Анундовых горностаев! Мало того что теперь он знает их имена. Он знает их самих.

Вот только не предскажешь, как с ними дело обернется. Уж больно все переменилось со дня их отъезда. Будь эти двое челядинами, каких знатные люди посылают со своими товарами, Мистина просто унаследовал бы их за отцом – вместе с товарами. Но эти двое – свободные люди. Дорогим товаром они распоряжаться не могут, но тайна этой сделки – сама по себе товар.

– Мой брат… – начал Лют, и все умолкли, глядя на него, – стал наследником всего имущества нашего отца. Он будет рад принять всех людей отца, кто сохранил ему верность. И мой брат выполнит все обязательства, какие не успел выполнить отец, когда… земля так внезапно его позвала. Люди отца приедут к тебе сюда? – спросил он у Радая, догадавшись, отчего тот так мнется и тревожится.

Бужанскому купцу не хотелось оказаться замешанным в смертельную вражду между наследником Свенельда и его бывшими слугами. Простое, в общем, торговое дело вдруг оказалось частью цепи кровавых раздоров.

– Свенельдовы люди у меня стояли, с тех пор как… – Радай кивнул на дочь, имея в виду ее замужество. – Ко мне и приедут, куда ж?

– А когда?

– Да к первому снегу обещали. Уж скоро.

– Я буду очень рад… мой брат Мистина будет очерь рад, – поправился Лют и встал, – и вам благодарен, если вы нам весть подадите, как эти люди появятся. У них на руках остались кое-какие отцовы дела, и заканчивать эти дела будет мой брат. Передайте им это. Их не было в земле Деревской этим летом, они ничем себя не запятнали, и опасаться им ничего не нужно. Они ведь верны своему господину, и их новый господин будет к ним справедлив.

Прощаясь, Лют снисходительно поцеловал еще влажную от слез, свежую щеку Томилицы. Удивился, что ему пришлось для этого слегка наклониться к ней – и не заметил, как за последние годы бывший отрок перерос бывшую молодуху. Томилица быстро взглянула на него – он не понял, что было в ее взгляде, но уж точно не тоска горькой вдовы. Она будто впервые его узнала сегодня – того мужчину, которым незаметно для нее стал младший воеводский сын.

Назад Лют и двое оружников ехали, переглядываясь и усмехаясь. Вечерело, над Плеснеском сгущались ранние, цепкие и властные сумерки набирающей силу зимы.

В этот же час по Моравской дороге в стольный город бужан въезжали еще двое – отроки в простой одежде, каждый с заводным конем в поводу. И кони, и всадники выглядели усталыми и очень хотели обрести наконец хоть какой-нибудь приют.

Если бы они попались на глаза Люту и его оружникам, кияне, возможно, узнали бы трех своих лошадей, потерянных в стычке на Моравской дороге. Но когда отроки, расспрашивая прохожих, отыскивали путь к гостиному двору, Лют уже въезжал в княжьи ворота, надеясь, что Мистина вернулся от Етона и он сможет поведать ему свои новости прямо сейчас.

Ни пешему, ни конному судьбы не обогнать. Как ни спешил Берест, злая Недоля поймала его в силок. Им с Косачом удалось выйти на Моравскую дорогу, опережая киевский отряд – по следам было видно, что те здесь еще не проходили. Два дня отроки гнали, благо имели заводных коней. Но уже к концу второго дня Берест почувствовал себя худо. Его бил озноб, голова отяжелела, кожа пылала. Как ни крепился он, надеясь, что хворь устанет трястись весь день на коне под дождем и отвяжется, но напрасно: злая лихоманка уже угнездилась у него в груди, в тепле и уюте, и неспеша поедала жертву. Утром Берест, перемогаясь, все же сел на Рыбу и хотел ехать дальше, но через поприще начал заваливаться с седла – Косач едва успел его подхватить. Как вернулись в придорожную весь – Берест не помнил. Он почти лежал на шее Рыбы, а Косач вел ее и двух заводных.

В этой веси Берест пролежал в жару три дня. Он даже был в сознании, но от слабости не мог поднять головы. Хозяйка поила его отваром брусничного листа, настоем бузинного цвета. Днем и ночью, наяву, во сне, в полубреду – Береста не оставляла мысль о дороге. Закрывал глаза – по сторонам неслись желтые полуоблетевшие деревья, навстречу мчались ветки, внизу чавкала грязь под копытами Рыбы. «Надо спешить!» – билось в голове. Слышались ржанье, громкие голоса поблизости, произносящие непонятные слова на варяжском языке… Иной раз мягкая женская рука касалась его лба, протирала влажной ветошкой, подносила какое-то питье…