Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— Присоединишься к другой?

— К людям лорда-адмирала?

Я покачал головой.

— Им не нужны актёры. Но я слышал, что собирают новую труппу.

— Да?

— Граф Лечлейд.

— Наверно, это новый граф, — сказал отец Лоуренс, — надеюсь, что сын не такой, как отец.

Я обернулся и посмотрел на него.

— Вы знали его отца?

— Я слышал о нём, и он был мерзким человеком. Его когтистая рука появилась из-под одеяла, и он перекрестился. — Грехи плоти, — сказал он мрачно.

— Он любил женщин, отче? — спросил я с улыбкой.

— Женщин, парней, девушек, детей. Любил ли он их? Он любил их обижать. Это слухи, конечно. Возможно, я ошибаюсь, но слухи были очень настойчивыми, и королева изгнала его со двора. Значит, сын собирает труппу?

— Мне так сказали.

— Желаю ему удачи. Интересно, кто будет писать ему пьесы?

— Я не знаю.

— Говорят, он богач. Его отец был богачом. Каждый раз откупался от неприятностей, так говорят. Он подлизывается, да?

— Подлизывается?

— Новый граф. Королева любит театр, и чтобы угодить ей, нужно предложить новую труппу и новые пьесы. Может, это возможность для тебя?

— Я пообещал остаться в «Театре» ещё на несколько недель, отче, — сказал я и наконец почувствовал удовлетворение, что буду играть мужскую роль. — А может, останусь и потом.

Затем я вспомнил, что мы начнём репетиции в понедельник, в большом зале лорда-камергера в Блэкфрайерсе. И моя радость превратилась в волнение, когда я подумал о Сильвии, служанке. Я перевернул страницы, которые мне предстояло скопировать, и увидел строчки, заставившие меня улыбнуться.

В понедельник, поклялся я, мир родится заново. Я сыграю мужчину.

По правде говоря, любовь и разум в наши дни плохо ладят.

«Сон в летнюю ночь» Акт III, сцена 1

Я тщательно готовился к понедельнику. Рано проснувшись, я почувствовал дрожь предвкушения, не только потому, что наконец начал репетировать мужскую роль, а потому что мы будем репетировать в особняке лорда-камергера в Блэкфрайерсе, а именно там работала Сильвия. Я попытался вызвать её облик в воображении, но хотя вспомнил серые глаза, пухлые губы, светло-каштановые волосы и озорную улыбку, не сумел воспроизвести лицо целиком. В моём воображении не предстала картина, но сегодня я смогу увидеть её снова. Сильвия!

Я обтёрся влажной тканью и почистил зубы, натирая их костной пастой каракатицы так усердно, что закровоточили дёсны. Я надел свежевыстиранное служанкой Агнес бельё — она всякий раз краснела, встречая меня на лестнице или на кухне в задней части дома вдовы Моррисон. Хромая Агнес была на год-два старше меня, рябая, с жидкими каштановыми волосами. Я иногда помогал ей донести воду из приходской водокачки, и она заикалась и краснела.

Я надел свои самые чистые чулки, тёмно-серые, и подвязал их лентами из белого шёлка, а поверх них — пару чёрных штанов на подкладке, позаимствованных из гримёрки «Театра». Вся чёрная одежда стоила дорого из-за краски, а штаны были красивые, хотя сильно поношены и кое-где залатаны тёмно-синей тканью, почти чёрной. Я надел белую льняную рубашку и камзол в серо-жёлтую полоску с рукавами, пришитыми к плечам белой тесьмой с серебром. Серебряное шитье! Я улыбнулся, когда вспомнил возчика Неда, рассказывающего матери о серебряном шитье моего брата, хотя, несомненно, его украшения были честно куплены, а мои украдены из гримёрки. Камзол, как и штаны, принадлежал «Театру», и я надеялся, что все пайщики позабудут об одежде, а также надеялся, что они позабудут о жилете горчичного цвета с серебряными пуговицами, который я носил поверх камзола. Пуговицы служили исключительно для украшения, поскольку жилет был поношенным, а поверх я пришил белую присборенную ленту вместо воротника. Я почистил пыль с широкополой шляпы из тёмно-серого фетра, застегнул чёрный кожаный пояс на талии и повесил нож в ножнах рядом с пряжкой, затем натянул свои лучшие сапоги высотой до колена, чтобы грязь не попадала на штаны.

— Святые небеса! — воскликнула вдова Моррисон, увидев меня на кухне. — Вы только посмотрите! Ты на свадьбу собрался, Ричард? — Она вытянулась и поправила ленту. — Женишься что ли?

Я положил на стол шиллинг.

— Знаю, я должен вам больше.

— Да. — Шиллинг исчез как по волшебству. — Ричард, ты можешь заложить эту одежду.

— Он выглядит прекрасно, — пробормотала Агнес.

— Не знаю, как он позволяет себе выглядеть прекрасно, — сказала вдова. — Он не может заплатить за жильё, но может наряжаться. Думаю, ты и перекусить хочешь? — спросила она. — Ты ведь не собираешься умереть от голода до того, как заплатишь мне, правда?

— Было бы неплохо, — сказал я смиренно.

Вдова отрезала кусок хлеба.

— Ты сегодня репетируешь?

— В доме лорда-камергера, — сказал я небрежно, как будто репетировал там каждый день. — В его особняке в Блэкфрайерсе.

— Ого! — просияла она. Любое упоминание об аристократии привлекало внимание вдовы, а рассказ о представлении перед королевой стоил арендной платы за целую неделю.

— Это хорошо, милый, — произнесла она и вознаградила меня, намазав несколько капель жира на хлеб. — Ну-ка, расскажи мне всё об этом.

— Он кузен королевы, — сказал я, пользуясь своим преимуществом.

— Это я знаю, милый, — сказала она.

Вдова Моррисон — яркая и бесцеремонная женщина с чёрными волосами, раньше она была замужем за актёром.

— Я встречала его милость, — сказала она, — когда был жив мой муж, упокой Господи его душу. — Она перекрестилась. — Очень любезный человек.

— Ваш муж?

— Разумеется, он был любезным. Боже, я смотрю на этих новых актёров, и мне хочется, чтобы мой мистер Моррисон был ещё жив. Он мог зажечь публику одним жестом! — Она шмыгнула носом. — А его голос! Он мог призвать ангела с небес этим голосом. Никакого шарканья и бормотания, как, бывает, играют сегодня. И его милость платил щедро. Спасибо тебе за арендную плату, милый.

Накануне я принёс брату скопированную роль Титании, и к моему удивлению, безо всякого напоминания дал мне обещанные два шиллинга. Сначала он просмотрел мою работу и одобрительно хмыкнул.

— Ты переписываешь хорошо, — сказал он, а потом неожиданно спросил, понравилось ли мне то, что я скопировал. Сомневаюсь, что его действительно заботило моё мнение, он просто хотел услышать какую-нибудь похвалу.

— Понравилось, — ответил я, а потом вспомнил совет отца Лоуренса быть добрее к брату. — Особенно мне понравилось... — начал я, но запнулся.

— Да?

— «Водить круги под свист и песни ветра», — процитировал я.