Владимир Буртовой - Над Самарой звонят колокола

Алексей Горбунов кутал в поднятый воротник сухощавое лицо с крупным носом: шутили сослуживцы, будто нос тот бог семерым нес, а достался он одному Алексею! Впалые щеки и бритый с ямочкой подбородок хранили устойчивый летний загар от постоянных полевых работ, а продолговатые, по-калмыцки узкие глаза, вислые седые усы и плотно поджатые губы придавали Горбунову вид человека с диким и необузданным, как у степняков, нравом, хотя был он выдержан и незлобив.

Отставной гвардеец сверкал черными глазами, отгибал ворсистый воротник, отвечал своим надоедливым допытчикам односложно и нехотя: за три дня пути, что он в отряде атамана Арапова, верно уж раз десять пришлось поведать о том, как явился он к государю Петру Третьему, пал в ноги и дерзко испросил дозволения самолично удостовериться и передать пославшим его односельцам и сослуживцам бывшим: подлинно ли он объявившийся государь Петр Федорович, а не беглый донской казак Емелька Пугачев, как о том славят в церквях святые отцы, предавая его анафеме?

Государь властным словом успокоил зароптавших было атаманов да полковников, сам подошел к отставному гвардейцу, тронул за плечо, чтобы тот встал на ноги с колен, и сказал: «Я даровал волю дворянству тому с двенадцать аль чуть больше лет. А теперь дарую волю на вечные времена казакам да черному люду. Зри мне в очи, старый мой солдат, да объяви пославшим тебя: подлинный ли я ваш государь анпиратор?»

Поднял Алексей Горбунов взгляд на государя, и кровь в голову прихлынула – такая необоримая властная сила во взоре стоявшего перед ним человека! Кому еще от господа может быть дарована такая власть – единым взглядом покорять людей? Ну а что схожести совсем мало, так что за причина? Прежде государь укрывал волосы немецкими париками, бороду да усы стриг наголо. Скитаючись по Руси, пребывая постоянно средь казаков да беглых, ночуя на проезжих трактах в постоялых избах бок о бок с ямщиками да вчерашними беглыми колодниками, слов черного люда нахватался не менее, чем злых и неотвязчивых блох…

– Много муки перенесет пшеница до калача, тако и наш государь, покудова воцарится на троне, – закончил свой сказ Алексей Горбунов и уткнул лицо в воротник полушубка. Допытчики отстали, обороти внимание на своих начальников, которые в десятке шагов скакали впереди.

– Покудова хорошо идем, враг нам не чинит крепкого отпора. А может, прознав о нашей силе, бежит за Волгу, в снегу утопая? – пошутил Кузьма Петрович, поглядывая на атамана с теплотой во взгляде: все не мог изгнать из головы несовместимые, казалось, понятия: босоногий ромодановский отрок Илейка, бегавший с ребятишками на Оку раков ловить, и – государев походный атаман! Вздохнул, о себе подумал: «Боже праведный, а сколь самого помотало разными ветрами за эти двадцать лет! И где только не побывал, разве что у черта на рогах. И в бухарской неволе был, и на службе у киргиз-кайсацкого хана был, его посольство однажды от разбойного нападения спасал в шамских песках… А теперь вот казацким есаулом у государя состою. Эх, жаль давнего товарища Михайлу Рыбку да смелого казака Федора Погорского! Побил их, усмиряя недавний бунт на Яике, подлый генерал Траубенберг. В числе первых кинулись отбивать у солдат пушки, на тех пушках и полегли…»

– В этих краях государевы верные казаки уже бывали не единожды, потому и сопротивления нам чинить здесь некому, – ответил Илья Федорович своему есаулу. – А вот Тоцкую крепость всенепременно навестим – далековато от Бердинской слободы. Надобно проверить, чьи там люди службу несут, государя нашего либо супротивники.

Проезжий тракт пролегал низким левым берегом реки Самары. Перед тем как приблизиться к Тоцкой крепости, пришлось по довольно затяжному спуску, а затем и подъемом преодолеть схваченную льдом и укрытую снегом степную речушку. В ее устье, при впадении в Самару, спала под пушистым снежным покровом деревянная крепость с высокими воротами и рублеными башнями на углах. С ближней башни караульные приметили на снежной равнине воинский отряд, и когда до ворот оставалось с полверсты, прогремел одинокий и оттого, казалось, робкий выстрел.

– Караульный тревогу подал, – забеспокоился Кузьма Петрович. Он поджал губы, втянул в себя морозный воздух, словно надеялся уловить, не пахнет ли встречный ветерок крепкой пушечной баталией.

Походный атаман тут же распорядился:

– Накажи, Кузьма Петрович, конным казакам быть наготове. А ты, Иван Яковлевич, пеших ратников рассыпь по полю. Ежели, упаси бог, начнут из пушек палить, так чтоб не побило кого!

Кузьма Аксак тут же подал команду, и капрал Гаврила Пустоханов и хорунжий Волоткин Исаак развернули своих казаков и конных из бывших бузулукских крестьян широкой лентой для охвата крепости. Санные казаки поспешно оставили пристрелянный, должно быть, канонирами тракт и разъехались по обе стороны.

Приблизились еще на сто саженей. В крепости на стенах за частоколом по-прежнему никакой суматохи, не бьют в набат, сзывая гарнизонных солдат, служилых казаков и обывателей к отражению близкого приступа.

– Чудно, – пробормотал Иван Яковлевич, с заметным волнением поправив черную повязку на пустом левом глазу. – Будто и не войско идет на крепость, а немощные богомольцы бредут к ним из далеких Палестин.

– Ништо-о, – протянул в ответ Кузьма Петрович. – Щедровитый оспы не боится, казаку от пули не бегать! Ну-кась, еще поближе сунемся!

«Не осрамиться бы ненароком в первом же сражении! Тогда хоть на копье сам садись, а пред очи государя не являйся», – успел лишь подумать Илья Федорович, как тут же открылись створки ворот, из крепости на застоявшихся конях выехали до дюжины верховых казаков и неспешной рысцой по не тронутой еще никем пушистой от свежего снега дороге направились навстречу отряду.

– Не хитрость ли какая? – усомнился Кузьма Петрович и повернулся к Илье Федоровичу. – Вы тут малость повремените, а я с Пустохановым встречь поскачу. Гаврила, давай за мной! – И, по киргиз-кайсацкой повадке валясь то влево, то вправо от конской гривы, словно уклоняясь от хвостатой стрелы, Кузьма Петрович поскакал к выехавшим из крепости.

Съехались, потоптались, не слезая с коней на дорогу, а потом уже вместе приблизились к походному атаману.

Впереди, рядом с Кузьмой Петровичем, ехал довольно высокий казак, лет тридцати пяти или чуть постарше, щекастый, с рыжеватой бородой. На голове заломлен набок казацкий малахай из серого барана, а морщинистый лоб, как маковыми зернами, усыпан десятком мелких родимых пятен.

Не слезая с коня, как перед равным, казак все же первым приветствовал Илью Арапова поклоном и, не отводя взгляда, глаза в глаза, степенно и не торопясь назвал себя: