Владимир Буртовой - Демидовский бунт

Часа через два на темной глади реки показалась с виду пустая лодка. Ее несло течением вдоль южного берега, укрытого тенью обрыва. Когда лодка пересекла светло-желтую лунную дорожку, отец Киприан тихо окликнул:

– Добрыня!

Над бортом лодки поднялась голова в темной мурмолке. Отец Киприан, хорошо видимый в лунном свете, вышел из-за вяза и поманил к себе. Добрыня сел на весла и несколькими сильными гребками подогнал лодку к берегу. Подал руку сначала монаху, потом Илейке. Иргиз после некоторого колебания запрыгнул на нос сам и уселся, озираясь на оставленный берег, внюхиваясь в запах речной воды и мокрых трав.

– Греби с богом, Добрынюшка, – поторопил отец Киприан, устраиваясь поудобнее на задней скамье у кормового весла. – Не кинулись бы в угон.

– До утра не хватятся, а за ночь уйдем далеко, только верховые смогут догнать. Ну да что ни то придумаем по дороге.

До рассвета греб Добрыня напересменку с Илейкой. Плескались весла, журчала под днищем вода, уходили за корму кусты и темные заводи, заросшие камышами и густой осокой, исчезали во тьме ночи нависшие над водой деревья с темными гнездовьями на полуголых еще ветках.

Утром приткнулись к берегу под ивами. Лодку оставили в зарослях камыша, а сами отошли на день поодаль в кусты – если казаки пойдут на конях по течению реки, пусть думают, что кто-то попользовался их добром, а потом бросил за ненадобностью.

Минул день, никто в погоню за ними не пустился. Побродимы осмелели, вернулись под ивы и вновь плыли ночь, поочередно меняясь на веслах. Илейка, однако, долго грести не мог – руки не столь сильные, да и волдыри на ладонях вот-вот набьются без привычки. Добрыня оберегал отрока – пусть привыкает постепенно.

Туманной ночью прошмыгнули мимо большой Троицкой крепости, которая пользовалась у беглых весьма дурной славой: здесь, у ворот Сибири, нередко перехватывали тех, кто рисковал зайти в крепость в надежде прикупить продовольствие перед дальней и нелегкой дорогой.

– Пронес господь, – прошептал отец Киприан, когда сторожевые башни крепости остались за кормой.

На другую ночь оставили позади Ключевский редут. Дозорный солдат сквозь продолговатое окошечко в башне высунул голову и смотрел на реку, по которой скользила лодка, освещенная ярким лунным светом. Смотрел без особого интереса – мало ли кто по весеннему бездорожью пользуется водным путем для поездки. Его дело за степью доглядывать, чтобы конные ватажки киргиз-кайсаков не проскочили неожиданно на север да не пограбили ближние поселения государственных крестьян.

К полудню, когда Ключевский редут остался в десятке верст позади, выбрали удобное место и пристали. Сначала пустили на берег Иргиза. Пес пробежал по отлогому месту раз-другой, выбрал куст, пометил его, заглянул в ближний лес. Через малое время, ничем не выказывая беспокойства, он возвратился к лодке. Стоял, помахивая хвостом, словно говорил: «Ну что же вы? На земле так удобно бегать!»

– Теперь и мы сойдем, братие, – решил отец Киприан, подхватил длинные полы рясы и неожиданно легко для своего возраста сиганул на берег. Оставляя заметные вмятины на мокрой глине, следом за ним прошел Добрыня. Сварили в чугунке гречневую кашу и, доверившись Иргизу, пригретые солнцем, уснули на постеленном рядне под грачиный крик в ближнем лесу.

Проснулись, когда солнце шло уже на закат, а из сырых и холодных суходолов к реке тянулся бесшумный, как опытный дозор впереди войска, вечерний туман. Добрыня оттолкнул лодку от берега и снова сел за весла.

– Нут-ка, со свежими силами! А то и кормить нас не за что будет, не так ли, Иргиз? – пошутил Добрыня и занес весла для гребка. Пес шевельнул ушами, но смотрел все так же вперед, как будто ждал с часу на час появления за поворотом родного подворья.

Каракульскую крепость миновали через четыре дня, ближе к вечеру. Дозорный с невысокой рубленой башни и на этот раз даже не окликнул их. В тишине побродимы различили, как за частоколом звонили в церквушке к вечерней службе, дружно обнажили головы и размашисто перекрестились. И снова за весла.

Справа, совсем близко от берега, там, где река делала крутой изгиб, неожиданно высветились яркие огни трех костров. Останавливаться было уже поздно, и отец Киприан направил кормовым веслом лодку ближе к берегу.

– Тише веслами, брате Добрыня, – прошептал отец Киприан. Он всматривался в костры и неясные фигуры около них, ломал голову – что за людишки? Рыбаки? Но почему так далеко от крепости и где их лодки со снастью? И на киргиз-кайсацкое становище не похоже. Округлых юрт не видно, да скотоводам со своими стадами здесь и делать еще нечего: снег по оврагам сошел недавно, свежая трава только-только начала пробиваться из-под прошлогодней, и то лишь в местах, прогретых солнцем.

Неужто лихой, шатающийся народец?

– Опусти весла, – снова прошептал отец Киприан, повернулся на кормовом сиденье, всматриваясь во тьму.

Уже почти поравнялись с высокими кострами. Человеческие фигуры на черном срезе берега теперь четко выделялись на фоне серого южного небосклона – длинные кафтаны, привычные глазу головные уборы. Однако не похоже на обозников, заночевавших в пути, – нет телег, не видно и стреноженных коней поблизости.

– Эй! – прокатился вдруг над водой зычный окрик, и отец Киприан вздрогнул, резко качнулся. Чтобы не упасть, вцепился правой рукой в сиденье. Крик повторился, злой и властный:

– На лодке! А ну – живо к берегу чальте! Да безпротивно чтоб!

Над обрывом – будто огромная каменная глыба – возник человек. Он вглядывался в темноту: луна только что взошла и едва оторвалась от горизонта, отчего тень высокого обрыва накрыла речную гладь. Побродимы смолчали на окрик нежданных досмотрщиков.

– Греби! – сердито шепнул отец Киприан Добрыне. – Мнится мне, разбойная ватага здесь…

Лодка дернулась вперед и заскользила вдоль берега. Добрыня вкладывал в гребки всю силу, не обращая внимания на резкую боль в ладонях. Илейка с носа лодки, удерживая рычащего Иргиза, хорошо видел гнущиеся весла, широкую спину Добрыни и отца Киприана – монах наклонился вперед, словно коршун на ветке, готовый пасть на добычу.

Человек над обрывом пробежал несколько шагов, поскользнулся и еле устоял на ногах.

– Кому сказано – чальте к берегу! – закричал он и зачем-то вскинул руку перед собой, словно намеревался схватить Добрыню за плечи и оторвать от весел.

Выстрел грохнул, будто близкий удар грома! Крик Илейки слился с протяжным стоном Добрыни, который резко вскочил на ноги, схватился руками за лицо, и шумно рухнул через борт в воду.

– К берегу! – гремел голос с обрыва. – Перестреляем как зайцев!

Отец Киприан увидел рядом со стрелявшим еще несколько человек, вытащил свой пистоль, прицелился. Выстрел и ответный крик над обрывом прозвучали одновременно.