Эрнест Ролле - Разбойник Кадрус

– Два молодчика такого закала, смелые настолько, что явились даже ко двору, пренебрегая Фуше и его полицией, узнали об огромном состоянии вашей племянницы. Овладеть подобным богатством слишком большое искушение, для того чтобы они не расставили своих засад около замка. Стало быть, прежде всего они постарались разузнать привычки обитателей. Это объясняет их постоянное присутствие вокруг Магдаленского замка, их многочисленные посещения и эти странные звуки, слышимые ночью всеми людьми в доме. Заметьте, слухи эти люди ваши приписывали шайке Кротов.

– Далее, далее! – сказал барон, который при последних словах стал внимательнее прислушиваться к замечаниям Шардона.

– Те, кто наблюдал день и ночь за замком, непременно были свидетелями покушения против мадемуазель Жанны. От этого до роли освободителя – только один шаг. Освободители наказывают гнусных похитителей и приобретают вечную признательность. От признательности до более нежного чувства тоже только шаг. Две девицы влюбляются в странствующих рыцарей!

Гильбоа с удивлением вытаращил глаза при такой проницательности своего управляющего; он начинал понимать.

Шардон продолжал:

– Но освободители не обнаружили себя, они остались прекрасными незнакомцами. Весьма естественно, сердце и воображение простодушных девиц работали. Всякая комедия должна кончиться браком, они и захотели разыграть последний акт. А мы сами доставили им материалы для этой пьесы.

– Да! – с унынием прошептал Гильбоа.

– Что же заключаете вы из всего этого? – спросил Шардон.

– Я? Ничего, – печально ответил барон.

– А я заключаю кое-что, – продолжал управляющий. – Вот вы увидите! Два наших нищих сообщника были наказаны, не так ли?

– Несчастные были зарезаны.

– Да! Они были зарезаны, но кем и как? Освободителями! Но так убивают Кроты, то есть, у них на шее была рана, служащая как бы печатью свирепого атамана этой шайки.

Барон вдруг вскочил, он понял все.

– Кадрус! – вскричал он. – Это он! Это начальники страшной шайки, насмехающейся над всем. Голова их оценена! Я могу отомстить!

В первую минуту Гильбоа, не подумав хорошенько, подошел к бюро и тотчас хотел написать донос Фуше. Управитель остановил его.

– Вы погубите себя, – сказал он. – Поймите, что против доказательств в их личности, которую они доставили министру полиции, вы можете представить только предположения. Доказательств у нас нет. А люди эти, к несчастью, имеют доказательства против нас. Тогда все скажут, что вы из личных интересов стараетесь освободиться от опасного соперника. Фуше этому поверит и, может быть, пошлет вас в ссылку… если не отрубит голову на Гревской площади.

– Ах! – прошептал перепуганный барон, падая в кресло и закрывая голову обеими руками, как будто хотел удержать ее на плечах. – Что же делать?

– А может быть, есть способ, – ответил Шардон. – Слушайте же меня внимательно. Голова ваша не будет отрублена, надо ее защитить. Слушайте же! Такие люди, как мнимые кавалер де Каза-Веккиа и маркиз де Фоконьяк, слишком лукавы, чтобы мы могли пытаться бороться с ними. Если бы мы имели дело с другими людьми, тогда анонимное письмо скоро положило бы всему конец. Но теперь это невозможно. Кадрус и его помощник узнают, что удар нанесен нами. На другой день после их ареста будем арестованы и мы, и они без труда докажут, что мы действовали из мести. Если бы мы заставили одного из их бывших товарищей по тюрьме выдать их – я вам говорил уже, что я узнаю в этом Фоконьяке каторжника, убежавшего через несколько дней после того, как я поступил в тюрьму, – если, говорю я, их взялся бы продать кто-нибудь из их бывших товарищей, тогда все устроилось бы к лучшему. Начальники Кротов не подозревали бы, откуда обрушился удар. Удостоверившись в личности обоих разбойников, Фуше не поверил бы их показаниям против нас. Вы раскричались бы, что это клевета, ложь!..

– Нельзя ли в таком случае, – намекнул Гильбоа, которому надежда придала опять благодушный вид, – не отпираясь от перстня и письма, которые компрометируют все окрестное дворянство, растолковать министру полиции, что этот мнимый заговор был поддерживаем мной только для того, чтобы он мог лучше узнать друзей и врагов императора?

– Может быть, – ответил управитель. – Во всяком случае, средство это следует употребить за несколько дней до ареста разбойников.

– Но надо еще найти бывшего товарища Фоконьяка, – сказал барон.

– Я, кажется, знаю одного, – сказал Шардон, стараясь припомнить. – Кажется, его звали Леблан. Волосы и борода у него были такие… как у альбиноса. Это был сильный молодчик, довольно ученый, даже слишком ученый, вот отчего он и попал на содержание к королю. Что сделалось с этим человеком, я не знаю, только думаю, что срок его уже закончился. Где его найти? Не позволите ли вы мне съездить в Париж? Там я осведомлюсь. С ловкостью, к которой, конечно, вы признаете меня способным, я, вероятно, успею.

– Да, именно! – с живостью сказал барон, отпирая бюро и вынимая несколько свертков с деньгами, которые передал управителю. – Да, поезжай. Сделай возможное и невозможное. Сыпь деньги пригоршнями и не жалей ничего.

Через несколько минут Шардон скакал в Париж, а Гильбоа, несколько успокоившись, говорил себе: «А, кавалер! А, маркиз! Вы держите меня в руках, но и я вас держу… Кто из нас выиграет?»

В ту минуту когда Кадрус и Фоконьяк вернулись домой от барона де Гильбоа, слуга подал кавалеру де Каза-Веккиа письмо.

– От кого? – спросил кавалер слугу.

– Какая-то деревенская баба принесла.

– Она не сказала от кого?

– Она сказала, что это от дамы, которая гуляет одна в лесу с бриллиантовыми перстнями на всех пальцах, а на правой руке у нее простой стеклянный перстень, не стоящий и двух су, среди других, стоящих тысячи.

Кавалер тотчас узнал, от кого письмо. Он поспешно пошел в свою комнату. Чего могла от него хотеть герцогиня де Бланжини?

Письмо было без подписи.

«Особа, которой кавалер де Каза-Веккиа подарил перстень, лежавший на Гробе Господнем, убедительно просит его прийти к ней как можно скорее. Она будет ожидать его все равно в каком бы то ни было лесу ».

Выделенные слова указывали на прошлое.

– Чего хочет от меня принцесса? – спрашивал себя Кадрус. – Вероятно, женская прихоть! Повинуясь порыву гордости, я уже сделал ошибку, показав ей лицо атамана Кротов. Это почти измена моим подчиненным, и это хвастовство может способствовать их погибели. Не будет ли неблагоразумно уступить подобной прихоти?

– Нет-нет! – сказал Фоконьяк, который, как человек ловкий и желающий все знать, не пропустил ни одного слова из монолога своего друга. – Нет, любезнейший, неблагоразумно будет не уступить прихоти этой женщины. Поверь мне, нарядись, сострой себе такое лицо, как у влюбленного, отправляющегося на первое свидание, и скачи в замок…