Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Потому что все действительно закончилось — в этом не могло быть сомнений. Видите ли, в большинстве войн истребление врагов — лишь средство достижения политических целей, но в Сатледжской кампании это стало концом само по себе. Войну вели для того, чтобы уничтожить хальсу — корни и крону, а результат лежал сейчас перед нами несчетными тысячами тел на берегах возле Собраона. Сами сикхские правители и лидеры устроили все это, Компания Джона исполнила приговор... а хальса принесла себя в жертву. Ну что ж, «салам, хальса-джи. Сат-сри-акал». И, заметьте, этому было самое время.

«За этого маленького мальчика. И за свою соль». Эти слова Гарднера вдруг вспомнились мне, когда я лежал на своем песчаном выступе, вызывая в памяти картины, запечатлевшиеся в моем мозгу ранее, как будто в полусне... бородатые лица этих замечательных батальонов — на смотре в Майан-Мире и уходящих на войну через ворота Мучи... Имам-Шах, уставившийся на женские панталоны, упавшие ему на сапог... Мака-Хан, угрюмо стоявший, расправив плечи, а за спиной у него ревели панчи. «На Дели! На Лондон!»... этот бешенный акали, выбросивший руку в открытом обвинении... Сардул Сингх, вопящий от экстаза, когда мы пересекали реку... и старый риссалдар-майор со слезами, стекающими по лицу...

... и гурия в красном и золотом, чествующая их на торжественном приеме, дразнившая их в перерыве между двумя кубками вина, обыгравшая их и, в конце концов, пославшая их на эту бойню... стоящая полуобнаженной над кровавыми останками тела своего брата с мечом в руке... «Я брошу змею вам на грудь!» Ну что ж, она исполнила все, что обещала. Джавахир отмщен.

И если вы спросите у меня, о чем бы она могла думать, если бы в этот день заглянула в некий магический кристалл и увидела результаты своей ловкой работы на берегах Сатледжа... ну что ж, полагаю, она бы улыбнулась, сделала бы очередной медленный глоток вина, потянулась бы и позвала бы Раи или Питона.

Говорили, что десять тысяч бойцов хальсы погибли в волнах Сатледжа. Я не жалел их тогда, не жалею и сейчас. Они открыли врата ада и ад поглотил их, как говаривал старый Колин Кэмпбелл. А если вы скажете, что смерть каждого человека потеря для всего человечества, я отвечу, что если это сикх из хальсы, то невелика потеря.

Зная меня, вы не будете удивлены моей черствостью, но может вас поразит, почему Пэдди Гауг, самый добрый старикан из породы тех, что гладят карапузов по головке, так безжалостно крушил врага уже тогда, когда тот был побит и бежал. У него имелись на то веские причины. Во-первых, не стоит беречь отважного противника, пока тот не кричит «Пощады!», чего сикхи и не намеревались делать — а если бы даже попытались, я бы им не поверил. Во-вторых, вряд ли бы и вы испытывали избыток милосердия к врагу, который не берет пленных и получает исключительное удовольствие от того, что добивает раненных, как было и при Собраоне и в Фирозшахе. Даже если бы Гауг и захотел остановить резню, сомневаюсь, что кто-нибудь его бы послушался [719].

Но самой главной причиной для того, чтобы уничтожить хальсу было то, что если бы достаточно много этих мерзавцев уцелело, все их чудовищное дело могло начаться с начала, что потребовало бы новых жизней — британцев и сипаев. Моралисты кое-что проглядели (или скорее им просто на это начхать), когда кричали: «Милосердие побежденному врагу!». На самом деле они как бы говорили: «Лучше убейте наших парней завтра, чем наших врагов сегодня». Но никто не захотел поймать их на слове таким вот образом — всем хочется, чтобы войны выигрывались быстро и со всеми удобствами, а еще — с чистой совестью. (Вы же понимаете, что для многих собственная чистая совесть значит гораздо больше, чем жизни своих солдат). Ну что же, все это здорово, если вы сидите где-нибудь в Либеральном клубе, с полным брюхом портвейна поверх вкусного обеда, но если вы позвоните в колокольчик и на ваш зов явится не официант с салфеткой, а акали с тулваром — то вам придется изменить свое мнение. Как я заметил, большое всегда лучше видится на расстоянии.

А поскольку я находился слишком близко от весьма неприятных вещей, моей единственной заботой в ту ночь было улизнуть куда-нибудь в безопасное место, а после присоединиться к нашей армии. Трудность заключалась в том, что стоило мне выбраться из своего убежища и подняться на ноги, как я тут же покачнулся и едва не свалился с обрыва. Я попробовал было встать еще раз, с тем же самым результатом, и тут, наконец, ощутил, что голова у меня просто раскалывается от боли, я чувствую себя слабым и разбитым, вспотев как угольщик в аденском порту, а какой-то дьявольский вирус, подцепленный мною с водой из Сатледжа, отплясывает лихую польку в моих кишках. Дизентерия, как правило могла приобретать различные результаты — от смертельного исхода до чертовских неудобств, но даже в лучшем случае после нее человек оставался слабым как полудохлая крыса, что не слишком-то удобно, если до ближайшей помощи миль двадцать. Так что, несмотря на то, что я слышал, как наши горны распевают за рекой «Чарли, Чарли» [720], — но все же был слишком слаб даже для того, чтобы издать звук громче чуть слышного хныканья, а не то чтобы переплыть на другой берег.

Передвигаясь в основном на четвереньках, я осторожно разведал обстановку на артиллерийских позициях на берегу позади меня; к счастью они были пусты, резервы сикхов отошли, прихватив с собой пушки. Но это было лишь слабым утешением, и я уже размышлял над малоприятной перспективой спуститься к воде по усеянному телами берегу, найти какой-нибудь кусок дерева и сплавиться по течению до фирозпурского гхата, когда вдруг из предрассветного тумана показалось самое прекрасное видение, какое мне только доводилось видеть с начала года — голубые мундиры и красные пуггари отряда туземной кавалерии, во главе с розовощеким корнетом. Я замахал руками и слабо застонал и после того, как мне удалось убедить их, что я не беглец-горрачарра, получил невероятно теплый прием. (Да неужто Флэшмен — Флэшмен из Афганистана? Ничего себе!) Мы торжественно двинулись в британский лагерь.

Это были солдаты из Восьмого полка легкой кавалерии дивизии Грея, которая стерегла реку у Аттари и получила приказ переправляться на северный берег уже этой ночью, как только Гауг понял, что выиграл битву. Еще больше наших войск начало вторжение через пристань Фирозпура и брод Нуггур, потому что Пэдди в горячке торопился обезопасить северный берег и отогнать подальше остатки хальсы, прежде чем они смогут собраться вместе, чтобы нанести нам вред. Из-под Собраона удалось уйти десяти тысячам и со своими резервными пушками еще не дойдя до Амритсара, они могли превратиться уже во все двадцать тысяч, плюс гарнизоны горных крепостей — это было куда больше, чем мы даже теперь готовы были выставить в поле.