Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Сирдар — начальник.

Сиркар — правительство (британские власти в Индии).

Совар — солдат-индиец в колониальной кавалерии.

Субедар — старший лейтенант.

Тик хай — Всё хорошо!

Т.К. — туземная кавалерия.

Тулвар — сикхский меч.

Феринджи — чужеземец, белый человек.

Хавилдар — унтер-офицер в туземных войсках.

Хаким — аптекарь.

Хальса — сикхская армия.

Хузур — господин, сэр.

Чабели — любимая, возлюбленная.

Чагл — парусиновый бурдюк.

Чарпой — индийская койка.

Чи-чи — из смешанной касты.

Чико — ребенок.

Човкидар — констебль.

Чота-валла — мальчик, малыш.

Чуббарао (чуб'рао) — Тихо!

Шабаш — Браво!

Шейв — сплетни, слушок (армейский сленг).

Когда сэр Гарри Флэшмен, К.В. [736], прославленный викторианский солдат, подлец, распутник и, по собственному признанию, трус, сел в начале нынешнего века [737] за свои мемуары, он приступил к делу со старанием удивительным для человека, жизнь и привычки которого носили, если мягко выразиться, весьма причудливый и нерегулярный характер. Отринув хронологию, он применил метод тыка, выбирая эпизод из своей богатой приключениями жизни и оформляя его в законченное, самодостаточное повествование, действуя скорее как романист, а не как автор мемуаров. Это очень сыграло мне на руку, когда «Записки Флэшмена», не обнародованные с момента его смерти в 1915 г., были обнаружены в пакетах на дне чайной коробки в аукционном зале в Мидленде и переданы мне как редактору наследником Флэшмена, ныне покойным мистером Пэджетом Моррисоном из Южной Африки.

Следуя инструкциям последнего, я занимался только одним пакетом единовременно и обнаружил, что благодаря скрупулезности сэра Гарри для публикации его текста вполне достаточно минимальной правки — исправления редких орфографических ошибок и добавления комментариев. В каждом пакете содержался практически готовый отдельный том, и вскоре читатели, знавшие прежде Флэшмена исключительно как трусливого задиру из книги «Школьные годы Тома Брауна» Томаса Хьюза, познакомились с его увлекательными и зачастую скандальными рассказами о Первой афганской войне, Шлезвиг-Гольштейнском вопросе, афро-американской работорговле и Крымской войне.

В пятом пакете принятый порядок оказался нарушенным. Помимо отчета о Сипайском мятеже, сэр Гарри добавил в него короткую заметку, касающуюся совершенно иного случая, который он явно счел не заслуживающим более подробного изложения. Поскольку заметка оказалась слишком мала для отдельной публикации, а присоединение ее к истории Индийского мятежа сделало бы том слишком громоздким, я отложил эту часть пакета в сторону, надеясь, что в других пакетах обнаружатся подобные фрагменты, из которых составится полноценная книга.

С тех пор на свет были извлечены две аналогичные вставки, результатом чего стало данное собрание небольших эпизодов в карьере выдающегося, хотя и недостойного, викторианца. Один из этих эпизодов касается неизвестного дотоле европейского кризиса, который, если бы не невольное вмешательство в него Флэшмена, мог на три десятка лет ускорить начало Первой мировой войны со всеми ее невообразимыми последствиями. Поскольку это самый крупный фрагмент, содержащий портрет одного великого монарха и затрагивающий, пусть и косвенно, персоны многих выдающихся деятелей своего времени, а также благодаря тому, что в нем мы видим Флэшмена, сталкивающегося с тенью своего старинного врага, я решил отдать первенство именно этому воспоминанию. Вторая часть книги проливает свет на одну из самых загадочных историй Викторианской эпохи, так называемый «Скандал с баккара», в котором принцу Уэльскому пришлось сыграть довольно неприглядную роль. Третий эпизод затрагивает кратко два примечательнейших сражения конца XIX столетия, сводит Флэшмена с одним из величайших негодяев своего времени и позволяет нам, посредством его желчного взгляда, увидеть двух прославленных героев. Поскольку именно последний фрагмент был обнаружен первым, на два десятка лет раньше остальных, и факт его существования породил среди изучающих «Записки» определенный ажиотаж, я решил использовать его название для данного тома.

Дж. М. Ф.

Вы, должно быть, не знаете Бловица, возможно, даже не слыхали о нем. И это к лучшему, хотя, осмелюсь заявить, при встрече он показался бы вам вполне безобидным малым. Мне вот показался, на мою беду. Не то чтобы я держу его за закоренелого негодяя, нет — это был милейший человечек, полный до краев благими намерениями, и не его вина, что ими оказалась вымощена моя дорожка в ад, которая вела на дно соляной шахты. И только по милости Божьей я не остался там навсегда, погребенный необоримым роком. Проклятое место, эти соляные шахты, и вовсе не соответствующее вашим представлениям. Для начала, там не найти ни грана соли.

Заметьте, говоря, что это вряд ли вина Бловица, я склонен толковать сомнение в пользу маленького пройдохи, а такое со мной бывает нечасто. Но, как вы убедитесь, мне он пришелся по душе, даром что был журналистом. Подлые скоты, особенно те, что работают в «Таймс». Лет тридцать тому назад Бловиц был их корреспондентом в Париже, а заодно, без сомнения, правительственным агентом (покажите мне парня из «Таймс», который не является таковым, начиная от Дилана [738] до чертей из типографии), но ясно ли он осознавал, что затевает или просто хотел устроить для старины Флэши пару славных приключений, не знаю. Бесспорно только то, что именно его треклятые картинки подвели меня под монастырь: фотографии двух прелестных женщин, явленные глазу ничего не подозревающему мужчине средних лет — одна в 78-м, другая — в 83-м. По их вине я претерпел одно из самых странных приключений в своей непутевой жизни. Не худшее, быть может, но довольно скверное и чертовски загадочное. Не думаю, что даже сейчас разобрался в этом адском клубке. По крайней мере, не полностью.