Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Но тут фонтан моего красноречия иссяк. Я совершенно растерялся — да и кто бы чувствовал себя иначе, обнаружив, что пять минут назад наставлял парню рога, устроив бог весть какую суматоху, а этот парень буквально за стенкой чистил зубы или напомаживал брови, после чего, наверное, в этот самый момент устраивает оргию с тремя потаскушками, тогда как его благоверная улыбается нежно опешившему любовнику, целует его, ведет обратно в постель, и начинаете разговор и ласки, неизбежно ведущие к новому взрыву безудержной страсти? И этот взрыв случился, причем еще более шумный, чем прежде, поскольку на этот раз дама заняла место кучера, если вы понимаете, о чем я, и дунула во весь опор с посвистом да гиканьем, которые, надо полагать, слышны были даже в Берлине.

Я, как вам известно, легко привыкаю ко всему, но вынужден признать: пока я лежал, подстегивая ее восторженный рев периодическим шлепком по крупу, а после убаюкивал на своей груди, меня не оставляла мысль, что это чертовски необычная семейка, к укладу которой непросто приспособиться. Я обожаю наставлять рога мужьям, и мне плевать, если им это известно — если только речь не о каком-нибудь чокнутом головорезе, возражающем против подобного расклада. В самом деле, что может быть приятнее, чем слушать, как скрежещет зубами осел, голову которого ты только что украсил парой новеньких отростков. Но когда муж не только не против, но даже за и обменивается с тобой любезностями за завтраком, тогда как его супруга пребывает в лучших отношениях (насколько такое вообще возможно для Кральты) с троицей пассий, составляющих гарем этого султана... Хм, это что-то новенькое, и не уверен, что оно мне сильно по нраву.

Мне потребовалось несколько недель, чтобы выработать окончательное мнение по этому вопросу, и размышления мои то и дело прерывались удовольствиями, которыми заманивала Вена. Никогда в жизни не вращался я в такой роскошной неге, даже в бытность принцем-регентом Штракенца. Город в те дни был целиком создан для наслаждений, и мне кажется, я охмелел от него сильнее,чем от вина, хотя недостатка оного тоже не ощущалось. А быть может, сказывались еще последствия пережитых мук. Так или иначе, я с головой окунулся в этот головокружительный веселый поток — бездельничал, ел, пил, любовался красотами этой удивительной столицы днем, по вечерам сопровождал Кральту в ее вращении по высшим кругам (зачастую в сообществе принца и его наложниц), а по ночам задавал ей жару.

Любовницей она оказалась прихотливой, и если бы не дар первоклассной наездницы в купе с обожанием ко мне, я бы ее укротил, прижал бы к ногтю. Или попытался хотя бы. О высокомерии и надменности принцессы я знал и раньше, но теперь понял, что виной тому не только ее характер, замешанный на гордыне — их взрастила вся жизнь среди этого великолепия. Вся Вена, казалось, простерта у ее ног: ей все угождали, относились почти как к императрице, заискивали. Она же повелевала этой подобострастной оравой со вскинутым подбородком и холодом в глазах. Стиль ее жизни подразумевал сказочное богатство, и принцесса швыряла деньги направо и налево, как китобой, вернувшийся в порт. Стоит ли тут удивляться, что ей нравилось играть первую скрипку в постели.

Раз речь зашла об императрице, я имел удовольствие лицезреть ее, когда в обществе Кральты и принца с гаремом отправился на большой бал в Шенбрунн, где венценосная чета снизошла до сливок венской аристократии. Это был чертовски напряженный, если не сказать тревожный поворот, ибо неизбежно наступил момент, когда я, в сопровождении строгой, как учительница, Кральты, предстал перед лицом Франца-Иосифа и божественной Сисси. Император выпрямился во весь свой внушительный рост, ощетинившись баками, и долго-долго смотрел мне прямо в глаза. Он не сказал ни слова, но протянул руку, и это было не обычным «подал-отдернул» прикосновением монархов, а крепким, сердечным рукопожатием. Сисси же с милой улыбкой склонила прелестную головку. Вот тебе и вся благодарность, подумал я. Впрочем, большего не стоило и ожидать. Но я ошибся. Последовало еще кое-что, но была ли это идея Франца-Иосифа или Сисси, сказать не берусь. Начались танцы, и после головокружительного вальса с Кральтой я подкреплял свои силы бокалом токайского; тут подходит важного вида тип с орденской лентой, представляется и сообщает, что Ее Императорское Величество будет весьма польщено, если я окажу честь повести ее в следующем танце.

Как мне сказали, это был беспрецедентный случай для иностранца, да еще неродовитого при том. Стоит ли сомневаться что я, с едва не выпрыгнувшим из груди, как следует признаться, сердцем, принял предложение. И вот я вальсирую при свете канделябров в Старой Вене, на глазах у всей аристократии Австрийской империи, под звуки оркестра с самим Штраусом в качестве дирижера, и партнершей моей является волшебная темноволосая красавица, бросившая всю Европу к своим ножкам. И ведь ухитряюсь не оттоптать ни одну из них! Затем я отвел даму к Францу-Иосифу, удостоившись в ответ его вежливого кивка и ее ослепительной улыбки.

Да, я спал с императрицей Китая и Мадагаскарским Ее Величеством, не говоря уж о принцессе апачей и — почти уверен — с индийской рани. Но это только мое дело, о нем можно писать, но не рассказывать. Зато я открыто могу похвастать внукам, что танцевал с Королевой Сердец. И что она, разумеется, танцевала со мной.

Рождество мы отпраздновали в замке Кральты (или ее мужа, я так и не разобрался), высоко в Тирольских горах, а Новый год встретили в роскошном охотничьем домике в крошечной долине, население которой говорило на странной смеси немецкого с шотландским — наследие, как мне сказали, средневековых торговцев, не вернувшихся домой, явно из страха быть арестованными. И замок и усадьба кишели титулованными гостями, прибывшими по приглашению (или, скорее, приказу) Кральты, и мы катались на коньках, санях и тоббоганах [1009], веселились по вечерам и ублажали себя ночами. Получилось нечто вроде Вены в Арктике. Принц всегда держался поблизости, такой же обходительный и гостеприимный, как всегда, и в обязательном сопровождении своих наложниц (среди которых объявилась новая пташка, итальяночка, заменившая — наверняка по распоряжению Кральты — несдержанную на язык блондинку). И все было так здорово, что меня даже тоска взяла.

Не поймите превратно: это не было пресыщение распутством и роскошью, хотя бывают моменты, когда ты так мечтаешь о кружке пива, пироге и хорошем ночном отдыхе. И только частично следует винить то, что мне стало не хватать звуков английской речи, Элспет, британского дождя и всех тех вещей, которыми, благодарение Господу, наша страна так отличается от континента. Нет, просто я потихоньку осознал факт, зудевший где-то в глубине с самого начала: мне здесь отводилась роль еще одной карты в их колоде, еще одного покорного члена причудливой свиты принцессы, еще одного рекрута, если вы понимаете, о чем речь. Я же всегда был вольным ландскнехтом, если можно так выразиться, и вербовался сам и на своих условиях. Мне претила мысль, как венское общество при виде меня будет вскидывать брови и говорить: «Ах, это англичанин — новенький из ее окружения; интересно, сколько он продержится в фаворе?», — и что Кральта, скорее всего, воспринимает меня так же, как ее муж воспринимает своих шлюх... Ну нет, так не пойдет.