Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 2.

Еще загадкой остается, почему Каприз хладнокровно прикончила Виллема и почему не пожелала даже говорить об этом. Тщеславие убеждало меня следовать мнению Хаттона: мамзель, мол, настолько потеряла голову из-за меня, что зарезала Билла, но версию пришлось отбросить, когда она дала мне от ворот поворот. (Под предлогом верности какому-то недотепе — профессору военной истории! До сих пор не в силах смириться с фактом. Ну да ладно, глупая девчонка наверняка пожалела об упущенной возможности сразу, едва этот Шарль-Ален решил взгромоздиться на нее — небось впотьмах и в ночном колпаке с кисточкой, форменный сорвиголова.) На мой взгляд, скорее всего, верный, она убила Штарнберга, ибо ей стукнуло в голову (женщина ведь), что так будет правильно. А заодно оставит за ней последнее слово. Дельзон, ее начальник и человек, знавший Каприз лучше, чем кто-либо, дал факту иное объяснение. Он поделился им со мной за день до нашего отъезда из Ишля. Так что решайте сами.

Хаттон к тому времени уехал в Лондон, заверив напоследок, что правительство довольно. Никаких официальных поощрений, разумеется, но под сукно дело тоже не положат: мое участие будет отмечено в секретных документах. Видимо, слишком секретных, потому как пэрства я до сих пор не получил.

Дельзон дожидался возможности закрыть дом в Ишле, едва я смогу только выйти на улицу. Париж ничуть не более склонен тратить свои тайные фонды на содержание убежищ, чем Лондон, поэтому мы оба сразу перебрались в «Золотой корабль». Я — окончательно поправляться, а Дельзон — наслаждаться отпуском. По крайней мере, это он так сказал, но подозреваю, ему поручили проследить, чтобы я не вляпался во что-нибудь неприятное. Мне его компания нравилась, поскольку агент принадлежал к лучшей породе лягушатников: сообразительный, крепкий, как тик, и жизнерадостный без идиотской веселости.

Где-то в конце ноября, когда я поправился и чувствовал не более чем временные приступы боли, мы с ним пересекли мосты и поднялись к императорской резиденции. Листва облетела, местами лежал снег, река сделалась серой и негостеприимной, обросла по берегам ледяной кромкой. Сама усадьба молча раскинулась под свинцовым небом. Заметен был только один из слуг — он сметал листья и снег с парадного крыльца. Видимо, пройдут месяцы, прежде чем Франц-Иосиф вернется сюда с целью пополнить коллекцию голов в темной отделанной панелями зале, той самой, по которой, хихикая, ползли на четвереньках пьяные адъютанты, а я впал в ступор, созерцая испорченные патроны.

Мы обогнули усадьбу, и Дельзон показал место, где лежал в засаде и откуда Каприз тенью последовала за хольнупцами. Я осмотрел открытую местность с вкраплениями кустов и деревьев, отделяющую нас от дома, и заметил, что подобная ночная прогулка была бы вряд ли по силам даже моим апачскими дружкам, Быстрому Убийце и Раззяве.

— Но только не la petite [991], — улыбается Дельзон. — Ей нет равных. Разве не удивительно, как эта хрупкая женщина, такая милая и vivace [992], почти ребенок, наделена умением, отвагой и... целеустремленностью в степени большей, нежели любой другой известный мне агент? — Француз задумчиво кивнул. — У нас, полковник, есть слово, не имеющее, полагаю, эквивалента в английском языке, но как нельзя лучше определяющее ее: formidable [993].

— Это прямо про нее.

Ясно, что он был без ума от нее, как и Хаттон, но в случае с Дельзоном это чувство было более нежным, почти отцовским.

— Где же она выучилась так красться... и вообще? — продолжаю я.

— Ребенком, в лесах Бретани, вместе с тремя старшими братьями, — хмыкает он. — Она была une luronne — пацанка, так по-вашему? Oui, un garcon manque [994]. На шесть лет моложе их, но не уступала ни в чем: бегала, лазала, стреляла... Ну, и в отваге тоже! А ведь они были нe poules mouillees — не молокососы, эти братья. И, однако, когда ей было всего двенадцать, Каприз уже брала верх над ними с клинком и пистолетом. Другие братья ревновали бы, но Валери, Клод и Жак были ее обожающими рабами. Ах, они были так близки, эти четверо!

— Получается, вы хорошо их знали? — спрашиваю я, когда мы повернули назад.

— Их отец был мой copain по Крыму. Потом я поступил в разведку. Пока они росли, я был для них вроде дядюшки и любил всех, а особенно Каприз... Ну, разве одинокий холостяк, с головой погруженный в работу, не имеет права любить кого-то, non? — Дельзон помолчал немного, потом продолжил:. — Затем меня отправили на несколько лет за границу, и я ничего не слышал о семье до тех пор, пока не пришла ужасная новость: отец и трое сыновей погибли во время войны в семидесятом. Он был тогда командиром бригады, а мальчики только-только закончили Сен-Сир. Я был безутешен, больше всего из-за Каприз, лишившейся в результате одного страшного удара всех близких. Я написал ей, выразив свои соболезнования и заверив в готовности оказать любую возможную помощь. И вот, два года спустя, когда меня назначили главой европейского отделения departement secret, она пришла ко мне — с просьбой взять ее на службу! Mon dieu!

Эмоции нахлынули на него.

— Ах, простите, — начал извиняться он. — Я, наверное, утомил вас? Нет? Тогда давайте присядем на минутку.

Мы устроились на скамейке у идущей вдоль речки тропы. Дельзон закурил трубку и поглядел на видневшиеся вдалеке убеленные снегом крыши.

— Можете представить мое изумление: не только открытием, что моя маленькая gamine [995] превратилась в прекрасную молодую женщину, но и тем, что она избрала для себя занятие столь неподходящее, mais inconceivable [996], для особы столь chaste et modeste [997]. «Почему, дитя мое?» — спрашиваю я. «Я не могу стать солдатом, как отец и братья. Зато могу сражаться за Францию на свой лад». Вот что она ответила. Мягко, насколько мог, я убеждал ее, что есть и другие способы, что мир departement secret жесток и опасен, а еще — в высшей степени омерзителен в отношении вещей, о которых благовоспитанная девушка восемнадцати лет даже понятия не имеет. И знаете, что она отвечает? «Дядюшка Дельзон, я изучала мир по tableaux vivants [998] в "Фоли" и вращалась среди клиентуры не менее жестокой, опасной и омерзительной». И прежде даже, чем я успел выразить свое возмущение, ибо понятия не имел об этом, она добавляет — причем невозмутимо так, с веселой искоркой в невинных глазках: «А еще я владею языками, шпагой и пистолетом еще лучше, чем раньше».

Дельзон вытащил изо рта трубку, поглядел на нее и сунул обратно.

— Что тут скажешь? Я был поражен, да, но видел, что под милой, нежной оболочкой скрывается металл, которого прежде не наблюдалось. Этот металл очень редок и крайне необходим для деятельности departement secret. И понимал, что, если откажу ей, найдутся другие отделения департамента, которые не откажут.

Француз горько рассмеялся.

— Дело в том, что девчонка — настоящий подарок для любого chef d`intelligence [999]. И она это доказала — сначала в малых делах, в качестве переводчицы, курьера, выполняя при посольствах роль bricoleur — то, что у вас называется «мастер на все руки». А позднее как тайный агент на заданиях... и не вам мне объяснять, что это значит... Да, она была лучшей.