Борис Сопельняк - Восхождение

И не догадывался умница Кольцов, что он попал в умело расставленные сети хитрого следователя, который понимал, что деятельная натура журналиста будет искать выхода и рано или поздно Кольцов попросит чернила и бумагу. Так оно и случилось.

– Я готов написать личные показания, – заявил он. – Я же все-таки журналист, и мне сподручнее писать, нежели отвечать на ваши вопросы. Вы не сомневайтесь, я опишу все, что помню и назову всех, кого знаю.

– Ну вот, – выковыривая спичкой кусок застрявшего в зубах бифштекса, довольно хмыкнул сержант, – совсем другое дело. Пишите и об экономии бумаги не думайте: чего-чего, а этого у нас в достатке. Насчет того, чтобы опубликовать, не обещаю, – решил пошутить он, – а вот прочитать – прочитаю. И, смею вас уверить, более заинтересованного и более внимательного читателя у вас еще не было, – жестко закончил он.

Прекрасно понимая, что раскаявшихся грешников любят не только на небесах, но и на Лубянке, Михаил Ефимович начал посыпать голову пеплом.

«Мелкобуржуазное происхождение (я являюсь сыном зажиточного кустаря-обувщика) создали те элементы мелкобуржуазной психологии, с которым я пришел в большевистскую печать: я считал, что можно работать в советских органах и в то же время нападать на эти органы на столбцах существовавших тогда буржуазных газет.

В 1923 году я начал редактировать иллюстрированный журнал „Огонек“, в котором, в частности, были помещены хвалебные очерки о Троцком, Радеке, Рыкове и Раковском, которые тогда еще не были разоблачены как враги народа и занимали видные посты в руководящих органах партии и правительства.

По мере того как журнал „Огонек“ разросся в издательство, вокруг него постепенно сформировалось объединение редакционных и литературных работников, чуждых советской власти и являющихся ярко выраженной антисоветской группой».

Понимая, что группа – это не шуточки и что следователь потребует назвать имена, Кольцов, видимо, решив, что не одному ему сидеть, назвал более десятка имен, которых тут же взяли в оперативную разработку. Среди них были такие известные деятели литературы и искусства, как Роман Кармен, Евгений Петров, Алексей Толстой, Лилия Брик, Илья Зильберштейн, Наталья Сац, Илья Эренбург, Борис Пастернак, Владимир Киршон, Леопольд Авербах, Исаак Бабель и многие, многие другие. Одни, такие как Наталья Сац, были немедленно арестованы и осуждены на длительные сроки. Другие, такие как Киршон, Бабель и Авербах, не только арестованы, но и расстреляны. И только Эренбурга, Кармена, Пастернака, Толстого и еще несколько человек по совершенно непонятным причинам не тронули.

Как ни ужасно это звучит, но, став на этот путь, Кольцов уже не мог остановиться. Он называет имена артистов, дипломатов и даже сотрудников НКВД, с которыми в той или иной степени был знаком. Самое удивительное, следователь об этих людях его не расспрашивал, а Кольцов, ломая карандаши, все строчил и строчил разоблачительные тюремные очерки.

Дошло дело и до Испании. В одном из таких, с позволения сказать, очерков, Кольцов не дрогнувшей рукой написал:

«Я не раз брал интервью у главного военного советника Григория Штерна. На словах он был на стороне республиканцев. Но когда я закрывал блокнот, то он, как мы говорим, не для печати, заявлял, что эта война обречена на неудачу и он сделает все от него зависящее, чтобы любой ценой войну прекратить. „Даже ценой поражения?“ – уточнял я. На что он утвердительно кивал головой и добавлял, что чем быстрее это произойдет, тем лучше, так как будет меньше бессмысленных жертв.

Я уж не говорю о том, что Штерн спустя рукава смотрел на безобразные попойки, которые устраивали наши военные советники, тратя при этом казенные деньги. Стыдно признаться, но в этих кутежах принимал участие и я. Кроме того, полностью разделяя тезис Штерна, я занимался разлагающей деятельностью как среди испанцев, так и среди наших советников, развивая в их среде скептическое отношение к исходу войны.

А испанской интеллигенции, разумеется, в провокационных целях, я постоянно указывал на необходимость уничтожения церквей и расстрела католических священников. При этом я прекрасно понимал, к каким это приведет последствиям и как сильно озлобит простое население».

Так вот, оказывается, откуда ноги растут, вот что стало причиной ареста генерала Штерна! Но, как вскоре выяснилось, не только это: показания Кольцова стали весьма серьезным фрагментом в той мозаике обвинений, которые выдвинули против Штерна, но были и другие. Самый увесистый камень в своего сослуживца бросил бывший начальник Разведуправления Красной Армии Ян Берзин (он же Кюзис Петерис), который тоже был в Испании, стал кавалером ордена Ленина, а затем арестован и расстрелян. Но на одном из допросов он успел сказать, что вместе со Штерном входил в заговорщическую группу, которая ставила своей задачей не только свержение советской власти, но и уничтожение руководителей партии и правительства, и прежде всего Сталина.

Несколько позже не менее увесистый булыжник запустит в Григория Михайловича и легендарный генерал Дуглас, который тоже окажется на Лубянке. Не выдержав пыток, Яков Смушкевич признается в том, что и он сам, и Григорий Штерн являются не только участниками военной заговорщической группы, но еще и германскими шпионами. Причем завербовали их в Испании, и они делали все от них зависящее, чтобы республиканцы потерпели поражение.

Пока в Москве шла эта отвратительная возня, в Берлине заканчивались последние приготовления к началу реализации плана «Вайс». На границах Польши было сосредоточено более полутора миллионов солдат, около трех тысяч танков и более двух тысяч самолетов. Дело оставалось за малым – за поводом для нападения. На одном из совещаний Гитлер так и сказал: «Важно сделать так, чтобы Германия выглядела стороной не нападающей, а защищающей своих граждан и свои интересы. Я такой пропагандистский повод для начала войны дам, и неважно, будет он правдоподобным или нет. Победителя потом не будут спрашивать, правду ли он говорил».

И ведь дал! В соответствии с разработанной в строжайшей тайне операцией «Гиммлер» в немецких тюрьмах отобрали несколько десятков уголовников, переодели их в форму польских солдат, сказали, что для съемок фильма они должны имитировать вооруженное нападение на радиостанцию пограничного немецкого городка Глейвиц, пробиться к микрофону и заявить, причем по-польски, что пришло время войны Польши против Германии, и призвать всех поляков с оружием в руках выступить против немцев.

Сочиненная Гитлером пьеса была разыграна, как по нотам. Немецкие полицейские – тоже переодетые уголовники, героически сопротивлялись, но «поляки» все же захватили радиостанцию и передали в эфир призыв к началу войны.