Герви Аллен - Антони Адверс, том 2

- Идемте, сеньор, - продолжил он, обращаясь к Антони, - я вижу по вашему лицу, с вами можно говорить о цветах. Вы имеете глаза видеть, и видите! Я обязательно должен показать вам кое-что еще. И мы собирались порыбачить. Карло, идете с нами?

- Что, жариться на солнцепеке ради корзины глупых рыбех, которую можно купить на песо! - вскричал Карло в неподдельном ужасе. - Я предпочитаю свою веранду и патио. Но вы идите, мой мальчик. Не позволяйте мне себя отговаривать. Возьмите мою шляпу из пальмовых листьев. Adios, - воскликнул он с кислой миной снимая головной убор и надевая взамен полученную от Антони шляпу из итальянской соломки, которая оказалась ему мала. - Удачи. На обед будет черепаха, - крикнул он, оборачиваясь. - Хватит на двоих. Не вздумайте приносить рыбу!

- Золотое сердце, - сказал падре, с сожалением провожая взглядом удаляющегося Чибо. - Какая жалость, что он отравляет себе душу жалкими домыслами рассудка. Но, простите, сеньор, я надеюсь, вы истинно верующий?

- Я воспитывался в монастыре, падре, - сказал Антони, заминая разговор. Сохранил ли он веру? Он нащупал в кармане ключ от cундучка... там она заперта... надежно?

- Вот и хорошо, - сказал отец Траян, словно одно логически вытекало из другого. - Идемте, я покажу вам, где мы ловим рыбу.

Они пошли по узкой вьющейся тропке к мысу.

- Взгляните! - вскричал падре, останавливаясь на небольшом пригорке. - Взгляните! Отсюда как раз видно!

Казалось, облако опустилось на прибрежный песок и скрыло от глаз оконечность мыса. Оно походило на розовую рассветную дымку, оторвавшуюся утром от облачной гряды и зацепившуюся за выступ суши.

- Ума не приложу, что это такое, - сказал Антони.

- Идемте быстрее, - отозвался довольный отец Траян. - Это стоит посмотреть. Самая удивительная вещь на острове, как мне представляется.

Тропинка углубилась в заросли тропического папоротника и вдруг вывела на берег, к сохнущей на песке рыбачьей лодке. Здесь вдоль низкого обрыва, раскинувшись во все стороны, цвела и пламенела исполинская бугенвиллия. Она лезла вверх по источенным ветром колоннам кораллового известняка, оплетала кусты и деревья, но, кроме того, вилась по палубным бимсам и ребрам корабельного остова. Этот остов, лишенный обшивки и до половины ушедший в песок, образовывал величественную беседку. Под ней были скамейки и даже груда камней с разложенной для починки и просушки рыбачьей сетью. От гладкого белого песка, слагающего природный пол беседки, торжественная органная нота цветущей лозы отдавалась царственным свечением, божественно гармонирующим с плотным полумраком.

Дальше в беседке царил пятнистый сиренево-киноварный сумрак, переходящий у входа, там, куда проникал блеск воды, в лиловатое мерцание, которое и разглядеть можно было, только заглянув внутрь. По бокам блики терялись в бесцветной субстанции воздуха, но и там они продолжали мерцать, невидимые, но, похоже, электризующие. Во всяком случае явно из-за них у Антони по коже побежали мурашки. А может, они превращались в гудение. Невозможно было стоять под этой бугенвиллией и представлять ее в чисто зрительных образах. Она походила на приглушенные литавры; на непрекращающийся, далекий тропический гром.

Антони вдруг сообразил, что отец Траян смотрит на бугенвиллию его глазами. Ибо священник глядел на него, словно заплутав в выражении чуть бледного под загаром юношеского лица. Антони стоял, охваченный видением.

"Но кто бы не растерялся?" - думал он. - Здесь все, что я продумал и перечувствовал о Кубе, выражено единым словом! - вскричал он вслух.

- В этом лесу много таких невыразимых мыслей, сеньор, - тихо сказал падре, - но нет более прекрасной. Подумать только! Мне было дано взрастить и выпестовать ее своими руками! - Он простер руки, словно они не принадлежат ему, но одолжены, как инструменты. - Зайдите под лиственный кров и поглядите вверх. Даже небо кажется оттуда еще удивительнее. Я не могу сказать, что об этом думаю. Вы поймете.

Они вошли в беседку и преобразились. Антони оглядывался, не веря своим глазам. Здесь-то, в этой беседке, он впервые столкнулся с братом Франсуа лицом к лицу.

В дальнем конце, куда они поначалу не взглянули, сидел на куче рыбачьих сетей босоногий монах в бурой рясе францисканца. Ряса была бурой на солнце, но здесь, в кружевной тени, казалась цвета запекшейся крови. Увидев, что его обнаружили, монах встал и учтиво шагнул вперед. Он был осанист и даже величав, однако, стоило взглянуть на лицо, и ощущение заносчивости пропадало. В его чертах навечно запечатлелось то редкое выражение, которое возникает, когда деятельная доброта превратит следы пережитых скорбей в некую святую радость. Было видно, что этот человек способен сострадать пылко, глубоко и мудро.

"Хотел бы я знать, как может человек так выглядеть, - думал Антони. - Это не бездумная веселость".

- Ах, брат Франсуа, боюсь, мы помешали вам в вашем уединении, - сказал священник.

- Ничуть, падре, - отвечал брат Франсуа с улыбкой. - Увидев, что к вам пришли, я поспешил укрыться в своем любимом уголке. То был час, когда я предаюсь созерцанию, но он позади. Пора побыть с земными друзьями. Позвольте представиться.

Он выступил вперед и назвал себя с таким милым изяществом, что даже немного смущенный падре успокоился. Услыхав "мсье" вместо "сеньор", Антони ответил по-французски.

При звуке привычной речи глаза у монаха потеплели тихой радостью... "и приятно будет немного побеседовать по-французски, если вы не прочь, - продолжал Антони, - на испанском я пока говорю только по необходимости. Иной мир пока ускользает от меня на испанском".

- Этот? - полушутливо спросил монах, указывая на лоб.

Антони кивнул.

- Боюсь, что так. - Он заметил, что брат Франсуа пристально его разглядывает. Его это смутило - в глазах монаха он угадывал потаенный огонь, который, того гляди, вспыхнет в полную силу.

- Вы учились французскому в Блуа, не так ли? Там прекрасный выговор. В Блуа, я уверен. Быть может, мы встречались раньше? Я уже не сомневаюсь.

- Я никогда не бывал во Франции, - отвечал Антони, донельзя польщенный. - Мой хозяин родом, кажется, с Луары. Я из Ливорно. По крайней мере, я там родился.

- Значит, мы не могли встречаться. Ах! Я вспомнил, что это. Да, очень странно. Однако пардон, мсье, это лишь воспоминания, и я не буду ими вам докучать. Вижу, вы с падре собрались на рыбалку. Завидую вам. Мы с ним оба ловцы.

Падре действительно начал собирать снасти, но чего-то не хватало. Заметно раздосадованный, он извинился и сказал, что сходит домой за недостающим.

Антони и брат Франсуа сели.

Очевидно, монах дорожил случаем побеседовать по-французски. На родном языке он говорил с б ольшим жаром и даже доверительнее. Они с Антони обменялись новостями. Вскоре они уже сравнивали впечатления, причем Антони в то же время мысленно составлял давно откладываемое письмо Туссену о Французской революции. Каким восторгом было обнаружить, что его собеседник побывал в самой ее гуще и своими глазами видел Робеспьера!