Томас Рид - Жилище в пустыне [сборник]

Кроме того, в доме была еще всякого рода утварь. В одном углу стоял валик, сплошь покрытый иглами. Он служил теркой для растирания в порошок юкки, из которой делали маниок; терка эта была не что иное, как кусок корня пасюбы, о котором мы говорили выше. Рядом лежала тапити – сумка конической формы, сплетенная из пальмовых волокон. К нижнему концу ее было приделано ушко, сквозь которое продели палку. В этой сумке выжимали сок из маниока для приготовления кассавы. С этой целью тапити вешают на крюк, крепко вбитый в стену, и нажимают на один конец палки, служащей рычагом, до тех пор, пока не выдавят всего сока из маниока. После этого муку ставят в печь и, когда она совершенно высохнет, пекут из нее хлеб – единственный вид хлеба, который употребляют в большей части Южной Америки… Осадок же на дне сосуда, в который стекает сок, выжатый из маниока, содержит в себе большое количество крахмала и известен под именем тапиоки.

Существуют два вида юкки: сладкая и горькая. Первую можно есть в сыром виде без малейшей опасности, вторая же причинила бы в таком случае немедленную смерть, так как заключающийся в ней сок – один из самых сильных растительных ядов. Поэтому при изготовлении кассавы необходимо внимательно следить за тем, чтобы дети или животные не попробовали смертоносной жидкости, вытекающей из тапити.

Что, пожалуй, больше всего поразило бы вас в жилище наших изгнанников, это полное отсутствие кроватей; заметим кстати, что в тропических областях Америки эта мебель, составляющая у нас необходимую принадлежность самой убогой обстановки, почти совершенно не известна. В этих жарких краях спать на кровати было бы сплошным мучением, так как насекомые и пресмыкающиеся не давали бы ни минуты покоя. Поэтому вместо кроватей и матрацов там пользуются гамаками; в доме дона Пабло их было пять; Гуапо сплел эти гамаки из листьев пальмы, называемой тукум, и развесил один внутри, а другие перед фасадом дома, крыша которого выступала вперед, образуя как бы веранду; на этой веранде все семейство собиралось по вечерам отдохнуть и насладиться прохладой.

Когда, наконец, жилище было обставлено всей необходимой мебелью и утварью, дон Пабло стал подумывать о том предмете, ради которого он поселился в этих местах. Внимательно осмотрев хинные деревья, он убедился, что они принадлежат к одной из лучших пород, именно к той, кора которой получила потом громкую известность под названием «каскарильи Куско». Есть двадцать, если не тридцать видов деревьев, кору которых продают под именем хины; среди них, конечно, есть и настоящие хинные деревья, но сплошь и рядом в партию такого товара подбавляют и примеси, не имеющие никакой ценности, – явление, лишний раз доказывающее, как мало развита честность в среде торговцев.

Порода деревьев, покрывавшая холмы по соседству с жилищем дона Пабло, была именно той разновидностью, которая дает наилучшую кору. Эти деревья достигают двадцати семи метров в высоту, а листья их, имеющие в длину до тринадцати сантиметров, отличаются красноватым оттенком и сильным блеском, вследствие чего их можно без труда заметить среди других деревьев. Эта своеобразная окраска листвы значительно облегчает работу искателей хинной коры, так называемых каскарильеров, – работу гораздо более тяжелую, чем это кажется на первый взгляд.

Дело в том, что хинные деревья не растут в большом количестве в одном месте, а разбросаны по всему лесу и перемешаны с совершенно чуждыми породами. Впрочем, это справедливо лишь по отношению к деревьям, растущим в монтанье, в то время как леса Северной Америки сплошь состоят из одной или двух пород, в южноамериканских лесах сталкиваешься с бесконечным разнообразием деревьев, что чрезвычайно усложняет поиск среди них той или иной разновидности и до сих пор мешает устройству лесопилен, потому что такой завод никогда не нашел бы на одном участке достаточное количество однородного леса. Но дону Пабло повезло во всех отношениях: не только качество хинных деревьев, росших поблизости от его жилища, оставляло желать ничего лучшего, но даже количество их превосходило всякие ожидания: хинные деревья занимали почти целый акр, и это было огромное состояние. Если бы он мог собрать сто тысяч фунтов коры и сплавить ее к устью Амазонки, это сразу сделало бы его богатым челевеком. Ободренный этой мыслью, дон Пабло решил немедленно взяться за работу, не задумываясь над тем, сколько времени придется потратить на нее.

Сделав все нужные приготовления, дон Пабло со всем семейством весело отправился к тому месту, где высились хинные деревья. Манча – так называется участок земли, где они растут, – находилась в нескольких сотнях шагов от жилища, почему лошадь и мула оставили в конюшне, насыпав им в виде корма плоды «мурумуру», пальмы особой породы, на которые они весьма охочи; свиньи и дикие кабаны также очень любят эти плоды, отыскивая их зерна даже в конском и коровьем помете; не брезгуют ими и черные коршуны, особенно когда бывают голодны.

Едва только начало светать, как наши каскарильеры вышли из дому, потому что в этих странах хороши только утренние и вечерние часы, – единственное время, когда можно работать, не страдая от зноя.

Дорога, по которой они шли, пролегала вдоль берега реки и привела их к рощице белоствольных деревьев с серебристой листвой. Очертаниями ствола и расположением ветвей они походили на пальмы, хотя и не принадлежали к этой породе; это были так называемые амбаибы, и дон Пабло очень быстро узнал их.

– Я нисколько не удивился бы, – заметил он, – если бы увидал на их ветвях странное животное, питающееся почти исключительно листьями этих деревьев.

– Ты говоришь, папа, о ленивце 101 —спросил Леон, который успел прочесть не один том Бюфона.

– Да, – ответил дон Пабло. – Англичане называют его тихоходом или айем. Существует два-три вида ленивцев, которых французские натуралисты, по своему обыкновению, подразделили на отдельные породы, вопреки сходству нравов, свойственным этим своеобразным животным.

– Я читал у Бюфона, – сказал Леон, – что ленинец самое жалкое из всех созданий. Он будто бы не в состоянии перебраться с одного дерева на другое и всю жизнь проводит на одном; когда же он съедает на нем все листья, то, не желая утруждать себя спуском, он просто валится на землю, и, чтобы, пройти расстояние в два метра, ему требуется больше часа. Верно ли это, папа?

– Нет, дитя мое, все это сплошные выдумки. Правда, ай не слишком быстро передвигается по земле, но он, подобно орангутану 102и другим лазающим обезьянам, и не предназначен природой для этого. Самое строение его тела достаточно ясно свидетельствует о том, что он приспособлен только для жизни на деревьях, по которым он лазает достаточно быстро, чтобы добывать себе пищу и удовлетворять всем своим потребностям. Он чувствует себя как нельзя лучше на ветвях или, вернее, под ветвями, потому что в противоположность белке и обезьянам ленивец двигается всегда спиной вниз; он делает это с легкостью, так как его длинные загнутые когти как будто нарочно созданы, чтобы обхватывать самые толстые сучья. В таком положении, благодаря своей чрезвычайно длинной шее с девятью позвонками – единственное явление у млекопитающих, – он легко достает листья, находящиеся поблизости; в этой же странной позе он и спит. Что же касается рассказов, будто ай проводит всю свою жизнь на одном дереве и валится с него, чтобы не спускаться по стволу, – все это басни, которым Бюфон слишком легкомысленно поверил. Хотя ленивец не спускается на землю, если может обойтись без этого, он, однако, свободно перебирается с дерева на дерево, и в тех случаях, когда ветви слишком удалены одна от другой, он отлично умеет пользоваться порывом ветра, который приближает их к нему, и, ухватываясь за них, «перекочевывает» куда хочет. Так как он никогда не испытывает жажды и может жить, питаясь одними листьями, он остается на дереве до тех пор, пока находи себе там, пищу.