Томас Рид - Жилище в пустыне [сборник]

Эти иглы, имеющие часто до одного метра длины и поперечник с толстую железную проволоку, немного сплюснуты на конце и совершенно черного цвета. Гуапо перерезал их приблизительно пополам, тонко заострил и сделал на них насечки в семи-восьми сантиметрах от острия с таким расчетом, чтобы раненое животное, стараясь освободиться от стрелы, могло только сломать ее, не избавившись от отравленного острия. Противоположный конец он обмотал шелковистыми нитями хлопчатника, закрепив их волокном алоэ.

Теперь недоставало только яда, чтобы все было вполне готово. Гуапо знал в совершенстве все способы приготовления яда, что было довольно редко среди индейцев, где только «пиачам», то есть жрецам, занимающимся в то же время знахарством, одним известен этот секрет. Есть племена, где никто не знает этого, и, чтобы добыть яд для своих стрел, они предпринимают далекие путешествия и очень дорого платят за него.

Этот знаменитый яд известен под различными названиями, среди которых наиболее употребительны «кураре» 98, «тикуна» и «вурали». Это одно из самых ядовитых веществ, которые когда-либо существовали. Проникая в кровь в результате простого укола, оно вызывает те же страшные последствия, как и явский «упас», но глотать его можно без всякого вреда. В то время как нет никакого противоядия, могущего спасти от ранения такою отравленною стрелою, индейцы принимают этот яд внутрь как одно из лучших желудочных средств.

Однажды Гуапо вернулся из лесу с охапкой небольших веток, с которых он оборвал мелкие, продолговатые, заостренные на конце листья бледно-зеленого цвета. Это была лиана кураре, иногда называемая «мавакуре». Очистив ветви от коры, он положил их на камень и стал растирать, пока не получил желтоватое тесто; тесто это он поместил в воронку, сделанную из листа банана и прикрытую листом буссу. Поставив воронку над сосудом, он налил в нее холодной воды, так что желтоватая жидкость стала стекать в сосуд. Когда вся вода прошла сквозь тесто, находившееся в воронке, Гуапо поставил сосуд на огонь и прибавил к ней немного жидкой камеди, извлеченной из больших листьев «киракагуэро», после чего кураре потерял свой желтоватый цвет и стал черным.

Яд был готов; Гуапо обмакнул в него несколько стрел и заботливо уложил их в свой бамбуковый колчан. Остаток яда он слил в маленькую тыквенную фляжку, вроде той, в которой держал известь для коки, и заткнул отверстие пробкой, вырезанной из сердцевины пальмы.

Основываясь на рассказах миссионеров, долго считали, что пары кураре вредны и что поэтому индейцы поручали изготовление кураре старухам, жизнь которых уже не имела никакой цены и которые падали жертвами этой опасной работы. Индейцы, как было выше упомянуто, безопасно глотают кураре, употребляя его в качестве тонического средства, и Гуапо несколько раз попробовал его на вкус, чтобы по горечи жидкости узнать, достаточно ли сгустился яд.

Смертоносная отрава, которой индейцы Южной Америки пропитывают свои стрелы, не всегда приготовляется из мавакуры: некоторые употребляют корень, называемый «кураре де раиц», другие делают смесь из сока амбихуаски, табаку и красного перца, прибавляя к ней кору барбаско, а также растение, известное под названием «сарпанго». Из всех этих веществ наиболее сильным ядом является амбихуаска, но она неудобна тем, что приготовление ее очень сложно и требует большого труда.

Едва успел Гуапо закупорить фляжку с ядом, как в воздухе послышалось щебетание, смешанное с пронзительными криками. Все посмотрели наверх и увидали над своими головами целую стаю крупных птиц, которые вдруг опустились и уселись на вершине высокого дерева. Там они продолжали свою беседу, но уже не так шумно, и начали перебегать с ветки на ветку, принимая в то же время странные позы, а именно, свисая спиною вниз и брюшком вверх. Оперение у них на всем теле было синего цвета, с металлическим оттенком, а клюв белый; в длину они имели до пятидесяти сантиметров. Это были ара, или мекао.

Наш индеец, не говоря ни слова, схватил свой сарбакан и стрелы и прокрался кустарниками к дереву, на котором сидели птицы. Там он несколько минут оставался в неподвижности, затем, вложив стрелу в сарбакан, поднял это оружие, поднес его к губам, держа один конец близ самого рта, что требовало немалой сноровки, так как трубка была очень длинна. Затем, набрав побольше воздуха в легкие, он дунул в трубу, и в то же мгновение один из мекао начал вытаскивать клювом стрелу, впившуюся ему в бок; однако, несмотря на все его усилия, острие осталось в ране. Минуты две спустя птица затрепыхалась, потеряла равновесие и, повисев немного на дереве, упала на землю, между тем как Гуапо, вложив новую стрелу в сарбакан, наметил следующую жертву. Эта картина повторялась, пока все птицы не были перебиты. Леон подбежал, чтобы помочь индейцу подобрать добычу, и насчитал не меньше шестнадцати штук. Даже этого небольшого промежутка времени оказалось достаточно, чтобы убить их.

Индейцы предпочитают сарбакан ружью, и причина этого довольно ясная. При первом выстреле все птицы, оставшиеся в живых, без всякого сомнения, улетели бы. Кроме того, убить одним выстрелом мекао, сидящих на вершине дерева, очень трудно, тогда как при помощи сарбакана стрела не только бесшумно взлетает на высоту тридцати-сорока метров, но даже самой легкой раны достаточно, чтобы повлечь за собою смерть. Из этого оружия легче попасть в предмет, находящийся на известной высоте, даже в совершенно вертикальном положении, чем в каком бы то ни было другом направлении, почему индеец, не боясь промахнуться, охотнее стреляет в птицу, сидящую на вершине дерева, чем на низкорослом кусте.

Как мы уже упоминали, кураре можно глотать без всякого вреда, а тем более можно есть дичь, убитую стрелой, отравленной этим ядом; в Южной Америке есть даже такие гастрономы, которые предпочитают дичь, погибшую от этого яда, и даже отравляют домашнюю птицу кураре, утверждая, что мясо приобретает от этого более приятный вкус.

Только успел Гуапо принести птиц, как маленькая Леона, игравшая на берегу озера, запыхавшись, прибежала с криком:

– Мама, я только что видела огромную свинью.

– Где, моя дорогая? – спросила Исидора, опасаясь, как бы девочка не приняла за свинью какое-нибудь другое животное.

– В пруде, среди кувшинок.

– Это тапир! – воскликнул Леон. – Каррамба! Это наш тапир!

Гуапо, который был занят ощипыванием птиц, при этих словах вскочил на ноги, подняв вокруг себя целое облако синих перьев.

– Где вы видели его, синьорита? – допытывался он у Леоны.

– Там, в озере, в нескольких шагах от берега.

Схватив свой сарбакан, Гуапо направился в указанное место; Леон, разумеется, не пожелал отстать от него. Добравшись до берега, индеец, кравшийся ползком, поднял голову и действительно увидел животное, стоявшее по грудь в воде. Тапир зубами и хоботом срывал корни ирисов и после недавнего приключения, по-видимому, чувствовал себя здесь в большей безопасности, чем где бы то ни было.