Томас Рид - Жилище в пустыне [сборник]

Неоднократно высказывалось мнение, будто тапир – земноводное животное, занимающее в Америке то же место, какое гиппопотам 96и носорог 97занимают в Старом Свете. Однако он гораздо меньше любит воду, чем гиппопотам, и хотя может оставаться под водою по нескольку минут и ищет себе пищу в реках, болотах и озерах, но все-таки большую часть времени проводит на суше. Днем он спит на куче опавших листьев в каком-нибудь сухом месте и покидает это логово только с наступлением темноты, но во время дождя выходит оттуда, не дожидаясь ночи. Подобно свиньям, он любит валяться в грязи, но никогда не входит в свое убежище, не выкупавшись предварительно в чистой воде.

К несчастью для себя, тапир имеет дурную привычку выходить из дому и возвращаться всегда по одной дороге; тропинка, проложенная им, через несколько дней уже ясно видна всем, и тогда нет ничего легче, как поймать его в западню.

Гуапо вскоре нашел след тапира, каждый вечер приходившего купаться в озере, и решил, не теряя времени напрасно, поймать животное. Подобно большинству своих соотечественников, он очень любил это неприятное на вкус мясо, вызывающее брезгливость у людей, даже не очень прихотливых; кроме того, ему нужна была, не знаю уж для какой цели, кожа тапира: она так толста, что из нее выделывают непроницаемые щиты, благодаря чему ее высоко ценят индейцы.

На следующее утро, час спустя после восхода солнца, Гуапо в сопровождении Леона отправился на охоту. Он не имел ни ружья, ни лука, и единственное, что он взял с собой, это был заступ и мачете. Леон недоумевал, зачем может понадобиться заступ, если тапир не живет в норе.

Они перешли мост, вступили в пальмовый лес и вскоре открыли след животного, оставившего на тинистой почве отпечаток своих пальцев. Следы были совершенно свежи, и это очень обрадовало индейца. Он остановился и, взяв заступ, начал рыть землю между двумя большими пальмами по самой середине тропинки, проложенной тапиром. Леон на листе буссу относил в сторону землю, которую Гуапо выбрасывал из ямы. Так они проработали около часу.

Когда яма оказалась достаточных размеров, Гуапо набрал тонких ветвей, положил их поперек рва и прикрыл листьями и травой так искусно, что даже лисица, при всей своей осторожности, не заподозрила бы западни.

Теперь оставалось только разбудить тапира. Гуапо знал, что он где-то недалеко, шагах в шестистах или восьмистах от места, где они находились. Посоветовав Леону хранить полное молчание, он осторожно направился к логову животного, пробираясь большей частью ползком и раздвигая ветви, чтобы не произвести ни малейшего шума. Леон последовал его примеру. Пройдя таким образом около четырехсот метров, они очутились перед небольшим холмиком, осыпанным опавшими листьями; взобравшись на это возвышение, Гуапо остановился, сделал несколько шагов, снова остановился и, знаком подозвав Леона, указал ему пальцем на густую чащу низкорослых кустов, в листве которых можно было разглядеть темно-бурую, совершенно неподвижную массу: это был спавший тапир.

Гуапо направился к нему с одной стороны, а Леон – с противоположной. В некотором расстоянии от животного они ускорили шаг и уже без всяких предосторожностей пошли прямо на тапира.

Когда они оказались в нескольких шагах от логова, послышался треск ломаемых сучьев, и оба увидали тапира, бежавшего галопом, с низко опущенной головой, как бегут иногда ослы.

Тапир мчался своей обычной дорогой, рассчитывая, что спасется от врагов, если прыгнет в реку. Гуапо и Леон преследовали его по пятам, но вскоре отстали и потеряли его из виду. Однако, подойдя к западне, индеец увидел тапира, барахтавшегося на дне ямы.

– Ну, теперь ты не уйдешь! – крикнул он и с мачете в руке прыгнул в ров.

– Ну, теперь ты не уйдешь!

Гуапо нисколько не боялся тапира, так как знал хорошо, что тот не кусается. Но он плохо рассчитал прыжок: у него поскользнулась нога, и он упал на зверя. Прежде чем индеец успел опомниться, тапир вскочил на него, как на ступеньку, и выбрался из ямы, оставив в ней Гуапо одного.

Леон бросился вперед, решив загородить дорогу в том месте, где она выходила к реке; по тапир мчался во весь опор, не обращая внимания ни на какие преграды, и сбил с ног Леона, так что тот откатился на несколько шагов в сторону. Прежде чем оба охотника оправились, раздался плеск воды, означавший, что тапир уже был вне опасности.

Леон испытывал сильнейшее разочарование, а Гуапо повесил нос; рассчитывая на свою опытность, индеец обещал Леону, что они поймают зверя, и теперь самолюбие старика было сильно задето. Но эта неудача только подогрела в нем желание завладеть тапиром, и, проходя близ реки, он угрожающе воскликнул:

– Ныряй, толстокожая дрянь! Ныряй, сколько хочешь, все равно ты попадешься мне в руки.

Уязвленное самолюбие Гуапо побудило его позаботиться о новом оружии, которое в следующий раз обеспечило бы ему успех. Он уже давно собирался сделать себе «граватану» или сарбакан, называемый также «покуна», то есть духовое ружье, и даже раздобыл все необходимые для этого материалы, что, кстати сказать, далось ему нелегко. Прежде всего он нарезал ветвей пасюбы, но не той разновидности, о которой мы говорили выше, и из которой он с доном Пабло натесали досок для дома, а другой – небольшой пальмы, имеющей в высоту не больше семи метров и ствол которой не больше кулака.

Корни этого дерева, как и вообще у всех пальм этой породы, сходятся конусом над землей, но только на высоте нескольких дюймов.

Ветви, выбранные Гуапо, были различных размеров: одна была довольно толста, другая значительно тоньше, величиною с обыкновенную трость. Обе внутри были полы, так как Гуапо вынул из них сердцевину. Отмерив приблизительно три метра длины, индеец обрезал обе трубки и вставил тонкую в толстую таким образом, что между ними не оставалось свободного пространства. Благодаря этому двойная трубка получилась совершенно прямой, что имеет весьма существенное значение для сарбакана, не говоря уже о том, что это увеличивало прочность оружия.

Отполировав свою трубку корнем древовидного папоротника и придав ей зеркальную поверхность, индеец прикрепил к узкому концу ее деревянный мундштук, а к другому – зуб ламы вместо прицельной мушки. Затем в виде украшения индеец обмотал ствол с одного конца до другого блестящей корою лианы, и сарбакан, это драгоценное оружие туземцев, был готов.

Оставалось только сделать колчан и стрелы и достать яд, которым следовало напитать их, так как смертельна не сама рана, причиняемая сарбаканом, а отрава, проникающая в кровь вместе со стрелой. Стрелы могут быть изготовлены из тростника или дерева различных пород, но лучшим материалом для них служат иглы патавы, о которых мы говорили выше.