Эжен Шаветт - Сокровище мадам Дюбарри

В изнеможении от страшного нервного потрясения он опустился на стул и спросил глухим, дрожащим голосом:

— Что вы сделали с Пуссетой?

— Голубчик, я умираю с голоду, так позволь поскорее проглотить что-нибудь. Что за глупости! У нас, слава Богу, хватит времени поговорить о голубке.

Говоря это, молодой человек поигрывал стаканом и вилкой. Бандит в припадке ярости конвульсивно сжимал под столом ручку столового ножа.

— Знаешь, Шарль, не стесняйся. Если хочешь, я позову Розалию, она приготовит стакан флер-д-оранжевой воды… Говорят, это отличное средство для успокоения нервов.

Точильщик схватился за голову.

— Скажите же о Пуссете, ради самого неба, — бормотал он.

— Как хорошо у тебя звучит: «Ради самого неба»! Мне так и слышится голос фермера, которому ты изжарил ноги в прошлую ночь… как говорит Ангелочек. Да, кстати, знаешь, что с ним случилось?.. Мы оплакиваем его, нашего кроткого друга… Он слишком туго стянул себе шею галстуком и задохнулся.

Точильщик не отвечал. Он сидел мрачный, положив локти на стол, кусая свои кулаки, с глазами, налитыми кровью, и задыхаясь от сдержанной ярости.

— Отдай мне Пуссету, — повторил Шарль.

— Ты дал мне ее на сохранение, что ли?

— Вы ее похитили!

— Чем ты докажешь, что милая девушка не ушла добровольно, узнав, что ее возлюбленный — подлый негодяй?

Точильщик судорожно выпрямился.

— Вы лжете! — крикнул он.

— Ах ты, мразь!

— Да, лжете! Послушайте, граф… Я смертельно ненавижу вас, я сделаю все, чтобы отомстить…

— Слушай меня, — прервал его граф. — Твои злодейства не трогают меня. Рано или поздно ты за них ответишь правосудию. Я знаю, что ты неустрашим, и страх смерти не развяжет твой язык. В тебе одна, только одна, чувствительная струна… любовь к Пуссете.

— Чего же вы хотите в таком случае? На каких условиях вернете мне эту женщину?

— Я тебе продам ее.

Шарль размышлял некоторое время, пытаясь отгадать причины столь странного предложения.

— Сколько? — просил он наконец.

— Миллионы.

— Надо определить сумму.

— Столько, сколько их в сокровищнице покойного Сюрко!

— Покойного Сюрко? — переспросил Точильщик.

— Да, верного супруга прелестной женщины, которую ты счел почему-то нужным уложить однажды рядышком с моим другом.

— Но у меня нет этого сокровища!

— Желание увидеть Пуссету заставит тебя найти его.

Шарль минуту думал.

— Хорошо, я выдам это сокровище… но с двумя условиями.

— Какими?

— Первое: вы мне дадите время отыскать его.

— Сколько времени тебе понадобится?

— Три месяца.

— Много.

— Может быть, вы получите его завтра… или через месяц… или через три… Оно не лежит в кармане…

Пьер понял, что надо соглашаться.

— Согласен. Каково второе условие?

— Пока я буду искать, вы ничего не будете предпринимать против меня.

— Хорошо. Но сначала отдайте мне моего слугу Лабранша.

Точильщик покачал головой и повторил:

— Ни за что на свете!

— Но я обещал ему…

Шарль повторил:

— Ни за что на свете!

— Ну ладно, — вынужден был согласиться Кожоль.

— И пока сокровище не выдано, вы беретесь охранять Пуссету от всяких невзгод и молчать о моей тайне.

— Клянусь.

— Итак, я свободен?

— Как воздух!

Шарль направился к двери, но с полдороги вернулся и подошел к графу.

— Господин Кожоль, вы дали мне срок отыскать сокровище. Пуссета будет возвращена сразу же после… уплаты?

— Сударь, — ответил Пьер, — по истечении срока, не получив миллионы, я убью Пуссету.

Глаза Точильщика метали молнии ненависти, но он промолчал. Кожоль добавил:

— Итак, Шарль, срок — три месяца, потом, когда Пуссета будет обменена, сможешь придумать нам хорошую месть — Ивону и мне.

При этих словах Точильщик засмеялся:

— Месть… к чему? Я буду отомщен, когда выдам вам сокровища. Вы затеяли неудачную сделку, граф!

Когда Точильщик исчез, Кожоль обратился к своим друзьям, молча присутствовавшим при свидании.

— Что вы думаете об этом негодяе?

Гозье что-то промычал и покачал головой.

— Ты думаешь, что он не выдаст нам миллионы?

— Я нисколько не сомневаюсь в успехе. Если бы этому человеку нужно было бы для получения Пуссеты перевернуть небо и землю, он бы это сделал. Только…

— Что — только?

— Это прощание… оно предсказывает тебе и Ивону какой-то удар из-за угла.

— Ну, — возразил Пьер, — придет время — подумаем, как отразить удар!.. Кстати, какое сегодня число? Когда будет конец срока?

Гозье с минуту подумал:

— Вчера мы праздновали канун дня святого Лаврентия… Стало быть, сегодня десятое августа, а конец срока — десятое октября.

Кожоль отпустил товарищей, предварительно дав наставления.

— Вернитесь к Бералеку. Скажите ему, чтобы он поскорее поместил Пуссету в безопасное место. Пусть он спрячет ее в обществе своей обожаемой.

— Сказать Бералеку о твоем скором возвращении?

— Да, Ивон скоро увидит меня. Вы слышали о моем договоре с поджигателями? Передайте о нем Бералеку. Скажите, чтобы никаких экскурсий в погреб соседнего дома больше не было.

Выждав несколько минут, пока ушли товарищи, он направился к двери. Отворив ее, он неожиданно наткнулся на личико добродетельной Розалии, которая поджидала его в передней.

— Вы уходите? — воскликнула она.

Кожоль внимательно взглянул на нее.

— Отчего же ты не пойдешь прогуляться?

— А вдруг вернется госпожа?

— Можешь спокойно выходить. Она вернется через три месяца.

— Три месяца одна в пустом доме… А я такая трусиха!..

— Одна? Но ведь есть еще кухарка!

— Но ночью ее не бывает! Я умру от страха.

— Если бы ты вышла замуж за Матюрина, тебе нечего было бы бояться!

— Послушать вас, так от страха меня может вылечить один Матюрин, — сказала Розалия таким тоном, что Кожоль подумал: «М-да, добродетель смуглянки несколько преувеличена».

И он произнес вслух, правда, не совсем искренне:

— Если ты так боишься, то поезжай в Венсент!

…Он прошел вдоль Люксембургского дворца и очутился перед подъездом, выходившим на улицу Турнон.

— Что тебе, гражданин? — спросил толстый швейцар.

Кожоль притворился, что роется в памяти.

— Ах, я должен был записать!

— Что записать?

— Имя того, кто мне нужен… Представляете, у меня с памятью, как у копченой селедки… Того, кого я ищу, зовут… так и вертится на языке… Вы хорошо знаете даму — брюнетку, за которой прошлым летом волочился Баррас?

— А, его предпоследняя? — прервал швейцар.

«Так, — подумал Кожоль, — Елена оставила «Люксембург», но где она теперь?»

И он притворился удивленным:

— Ну не удивительно ли, они так обожали друг друга и вдруг расстались?

— И все-таки, что вам нужно?