Александр Дюма - Исповедь маркизы

Аббат ответил, что Богу угодно, чтобы его славили, и что для него нет ничего дороже фимиама, идущего от сердца.

У меня нашлось бы что ответить аббату, но я промолчала: я всегда избегала споров о религии. На мой взгляд, в основе любого спора лежит убежденность, а в вопросах, касающихся религии, никогда нельзя быть ни в чем убежденным, так как в этом случае невозможно представить какие-либо определенные или вещественные доказательства.

Можно иметь веру, но вера — это не убеждение; вера не обсуждается, а принимается. Человек верит, потому что он верит; вера есть добродетель; она даже является одной из богословских добродетелей; в католической религии это заслуга, это долг; поэтому, повторим еще раз, она не подлежит обсуждению.

Я провела примерно полгода, исполняя свои обязанности и с удовольствием скучая. Поводов для того, чтобы снова впасть в грех, у меня было предостаточно, поэтому я решила уехать в провинцию, попытаться избрать иной образ жизни и немного побыть в кругу семьи. Я написала брату и попросила его принять меня на некоторое время в Шамроне. Я добавила, что если мне у него понравится, то я могла бы остаться там насовсем, если только мои племянники не будут возражать.

Брат прислал в ответ длинное письмо, в котором он с признательностью предлагал мне свой дом (так он выразился). Он надеялся, что мне удастся у него освоиться и я больше не покину родных.

Мои друзья из Женевы, семейство Саладенов, умоляли меня приехать к ним; меня звали к себе приятели из Англии; у меня имелись друзья даже в Дании, но они ограничивались только перепиской со мной, прекрасно понимая, что я не отправлюсь к ним в такую даль. У меня повсюду были друзья — они толпою валили ко мне. Я вошла в моду, все оспаривали друг у друга удовольствие и честь со мной знаться. Вначале я была польщена, но затем мне это наскучило и у меня возникло сильное желание скрыться от всех.

Я также дала обещание Вольтеру и г-же дю Шатле навестить их, но об этой поездке расскажу вам немного позже: она была отнюдь не лишена интереса. Люди стремятся знать все, что касается этого великого человека, который заполнил собою наш век, а тогда, в полной безвестности, на моих глазах делал первые шаги к славе.

Между тем мы отправляемся в Шамрон.

Я простилась со всеми друзьями, сдала свой дом внаем и оставила мебель на чердаке у председателя. Ходили слухи, что он поднимался туда каждое утро и погружался в размышления, стоя перед диваном, на котором мы не раз сидели бок о бок. Я неспособна представить себе серьезного человека за столь странным и противоречащим здравому смыслу занятием. После этого можно смело сказать, что председатель и в самом деле лишился ума от любви ко мне.

Отбыв из Парижа, я отправилась в Сире. Это было не по пути, но я отклонилась от своего маршрута, чтобы увидеть этих странных отшельников. Мне хотелось бы рассказать вам о них сегодня. Вьяр затерял мои записи, и не мне их искать. У него есть сильное опасение, что это г-н Уолпол нечаянно увез их с собой, ибо Вьяр доверил их ему, когда тот приезжал сюда в последний раз. Господин Уолпол обещал их вернуть и, очевидно, забыл об этом. Я не могу поверить, что это было сделано им нарочно, ибо все бумаги, какими я владею, должны перейти к нему, и он это знает.

Из Парижа я уехала с весьма благочестивыми намерениями; поездка в Сире несколько спутала мои планы. Оттуда я отправилась в Люневиль, где застала славного короля Станислава с г-жой де Буффлер и удостоилась чести быть представленной этому милейшему государю, который долго беседовал со мной о Вольтере и отнесся ко мне как к подруге своих друзей.

Двор в Люневиле напоминал по духу двор в Со, но все чувствовали себя там более непринужденно благодаря неиссякаемой доброте короля, которую он распространял вокруг себя. Госпожа де Буффлер царила там не хуже королевы и без всякого стеснения всем распоряжалась. Она изменяла бедному государю с его канцлером г-ном де ла Галезьером. Королю обо всем было известно, но он дал знать это лишь однажды удачной фразой, которую потом много раз повторяли.

Однажды вечером его величество, словно какой-то мещанин, сидел у камина, расположившись между своей любовницей и счастливым соперником — от них не спасает даже могущество. Мы все равны перед смертью и обманом (Мольер выразил бы эту мысль иначе).

Побеседовав и посмеявшись с г-жой де Буффлер и г-ном де ла Галезьером так же спокойно, как обычно, Станислав встал, поцеловал любовницу в лоб и направился в свою комнату; закрывая дверь, он обернулся.

— Мой канцлер доскажет вам остальное, — произнес король необычайно приятным мелодичным голосом и с присущей ему милой улыбкой.

Я провела в Люневиле неделю. О Станиславе столько говорили, что я не сумею добавить что-либо новое. Относящиеся к нему записи, за которые отвечает Вьяр, находятся вместе с заметками о поездке в Сире. Вскоре я попрошу г-на Уолпола прислать их, и мы еще вернемся к Люневилю.

Я прибыла в Шамрон, изрядно устав от своих многочисленных разъездов и желая в первую очередь отдохнуть. Меня встретили с почетом, устроили мне торжественный прием, и вся округа собралась на меня посмотреть. Я просила брата и невестку понять, что не стоит оказывать мне подобные почести и я могла бы побыть немного в покое:

— Я приехала сюда не затем, чтобы кланяться и строить из себя знатную даму, братец. Дайте мне сначала слегка отдышаться, а там поглядим.

Моим близким пришлось довольствоваться этим ответом, а их соседям — разъехаться по своим усадьбам; не обошлось без ропота и обвинений в адрес прекрасной парижской дамы, которая не пожелала принять гостей и оказалась настолько бесцеремонной, что предпочла их обществу одиночество.

На мой взгляд, Шамрон стал гораздо красивее. Я с наслаждением гуляла по родным аллеям, навеивавшим мне теплые воспоминания о тетушке. Мне постоянно казалось, что она где-то рядом. За всю свою жизнь тетушка совершила только одну глупость, а именно — выдала меня замуж, и теперь мне приходилось за это расплачиваться.

Приехав к брату, я встретила в его доме одну особу, которой предстояло сыграть важную роль в моей судьбе; я попытаюсь говорить о ней беспристрастно, хотя это мне будет чрезвычайно трудно. Эта особа причинила мне много зла; я очень ее любила, а она оказалась чудовищно неблагодарной — по крайней мере, таково мое мнение; я стану излагать факты беспристрастно, и читатель рассудит нас сам.

Ясно, что речь идет о мадемуазель де Леспинас. Когда я прибыла в Шамрон, она уже прожила там четыре года в качестве воспитательницы детей моего брата. Мадемуазель де Леспинас чувствовала себя там очень несчастной и в самом деле была несчастной, ибо моя невестка заставляла девушку сполна расплачиваться за ее непрочное и зависимое положение.