Александр Дюма - Исповедь маркизы

Мадемуазель де Леспинас перестала церемониться, и теперь я была для нее не более чем прикрытием и вывеской. Вначале я мягко выражала свое недовольство, но этому не придали значения, тогда я заговорила громче, однако так ничего и не добилась. Я не могла понять, чем вызвана подобная перемена в ней, и, устав теряться в догадках, начала расспрашивать об этом Деврё, чего никогда прежде не делала. Я ненавижу задавать слугам вопросы: прибегая к доносу, мы тем самым даем им право оговаривать других; однако у меня не было выбора: с этим надо было покончить.

Итак, я воспользовалась привязанностью Деврё и потребовала ничего от меня не утаивать, так как моя жизнь стала невыносимой и, конечно, на то должна была быть причина. Горничная долго упрямилась, но, когда я заявила, что не стану с ней больше знаться и верить в ее преданность, если она промолчит, выложила все: связь Жюли с д’Аламбером, длившуюся уже восемь-девять лет — без моего ведома! — уединенные беседы, встречи, сговоры — словом, все!

Я была потрясена. Уже пробило семь, и в этот час компания была в полном сборе.

— Что ж, — сказала я горничной, — одень меня и проводи в ее комнату; это единственный способ покончить с таким расколом. В противном случае они станут все отрицать.

Деврё знала, что мне нельзя возражать, и повиновалась. Я послала за Вьяром, не желая разоблачать Деврё в глазах Жюли, и разыграла полное неведение:

— Вьяр, мне представляется, что мадемуазель де Леспинас больна. Прежде чем соберутся гости, проводи меня к ней; я хочу ее немного утешить. Бедняжка! Кажется, она вчера сильно кашляла, это меня тревожит.

— Но, сударыня… я думаю, она отдыхает.

— Мы войдем потихоньку; впрочем, я уверена, что Жюли обрадуется, а это пойдет ей на пользу. Пойдем, дай мне руку, мой песик, и не переживай: я лучше тебя знаю, что делаю.

Вьяр больше не возражал: слуги меня знают. Когда мы подходили к этой якобы безлюдной комнате, до меня донеслись голоса, и я остановилась.

— Ах! — воскликнула я. — Кто же там разговаривает? Похоже, это д’Аламбер. Наверное, он, как и я, решил навестить больную. Но вот и другой голос: это Мармонтель! Вот еще чей-то: это Дидро! А вот еще: это председатель! Вот как! Здесь собралась целая компания?

Сомнений больше не было. Я вошла, толкнув дверь, прежде чем Вьяр успел ее отворить. Мой приход произвел такое же впечатление, как явление головы Медузы: все внезапно умолкли и остолбенели. Я предвидела, что они попытаются разбежаться. Как ни в чем не бывало я вновь толкнула открытую створку двери и встала перед ней, загородив проход. Сюрприз получился неплохим.

— Ну, моя королева, — сказала я как можно более спокойно, — стало быть, вы в кровати? Как ваше здоровье?

— Немного лучше, сударыня, вы необычайно добры! Вьяр, да подведите же маркизу ко мне, дайте ей стул, она стоит и тратит силы.

— Незачем, я не хочу здесь оставаться. Я вижу, что пришла не напрасно, ибо эти господа, в пылу своей неуемной дружбы, одолевают вас. Больная нуждается в покое, и я надеюсь, что они последуют за мной.

— Но, сударыня… — пролепетала Жюли.

— Мадемуазель, я не вижу, но слышу; вы знаете, что у меня превосходный слух, и я еще не окончательно превратилась в Кассандра. Надо мной уже достаточно посмеялись.

Я была в ярости, в страшной ярости, уверяю вас. Я долго сдерживалась и теперь вышла из себя. Все это поняли.

— Боже мой! Сударыня, — произнес д’Аламбер со смехом, — давайте не будем сердиться, прошу вас. Вы принимаете какой-то пустяк близко к сердцу. Мадемуазель де Леспинас желает побыть в своей комнате; мы зашли к ней на часок, прежде чем отправиться к вам. Не стоит горячиться из-за такой ерунды.

— Вы полагаете, господин д’Аламбер?

— Вы ведь сама доброта, вы такая умная женщина!

— Быть доброй в подобных обстоятельствах значит быть глупой; именно потому, что я умна, мне не хочется, чтобы меня больше дурачили. Довольно.

— Дурачили! Кто же?

— Барышня, вы, д’Аламбер, да вы все, господа, вы злоупотребляете моей немощью и глумитесь над моим несчастьем. Это гнусно!

— Успокойтесь, маркиза, — продолжал председатель, — все это не стоит вашего внимания. Ваши друзья коротали время у мадемуазель в ожидании того, когда вы начнете принимать, и все, в том числе я, собирались вскоре вновь принять участие в пленительной беседе с вами, без которой не сумели бы обойтись.

Я задыхалась от гнева, однако мне удалось сдержаться и ответить председателю менее резко, но это не ввело его в заблуждение: он знал меня достаточно хорошо, чтобы почувствовать назревающую ссору и попытаться отвести от себя угрозу, что было непросто.

— Поскольку мадемуазель де Леспинас нездоровится, господа, повторяю: прошу следовать за мной. Вы лишь усугубите болезнь Жюли и лишите ее последних сил, из-за чего ей трудно будет оправиться, вы же сами потом будете от этого страдать, ведь вы так ее любите! Господин д’Аламбер, вашу руку!

— Охотно, сударыня!

Он не посмел мне отказать, но все смотрели друг на друга многообещающе, я это чувствовала. Тот, кто сам это не пережил, не догадывается об одном: слепые чувствуют чужие взгляды в сложных ситуациях, подобно тому как женщины чувствуют взгляды своих любовников. Уж это-то хорошо известно каждой из них.

Д’Аламбер и остальные последовали за мной, за исключением Мармонтеля, оставшегося возле этой девицы. Когда мы пришли в мои покои, я уже приняла решение. Все ошибки Жюли, ее оплошности, ее невнимание ко мне и небрежное отношение к своим обязанностям пришли мне на память одновременно; я почувствовала, что нас больше ничто не связывает, а также поняла, что она не любит меня и остается в моем доме лишь потому, что ей это выгодно и она к этому привыкла; я больше не колебалась.

— Господа, — сказала я, — раз уж вы так дорожите обществом мадемуазель де Леспинас, вам придется отныне встречаться с ней в другом месте.

— Как, сударыня! Возможно ли такое? — вскричал председатель.

— Да, сударь, и будь вы мне хотя бы другом, вы первый дали бы мне этот совет.

— Ради Бога, сударыня, подумайте, что вы собираетесь сделать; я вас знаю, мне известно, что вы непреклонны, идете на поводу своих первых порывов и никогда не меняете своих решений. Но в данном случае речь идет о вашей давней подруге, прожившей у вас десять лет, об интересной, любимой всеми особе, которую вы можете ввергнуть в жесточайшую нужду, если прогоните ее с глаз долой. Пусть ваше сердце задумается, сударыня, и не даст волю запальчивому разуму.

— Я не нуждаюсь в советах, председатель, и действую по собственной воле, а не по чужим подсказкам. Мадемуазель де Леспинас уедет отсюда завтра утром; я так хочу, я так желаю, и я запрещаю ей впредь показываться мне на глаза. Можете передать ей это от меня.